насквозь фальшив. Я всю жизнь был фанатичным читателем газет, сказал Регер, а теперь не хочу даже открывать газет, потому что они полны скандалов. Но газеты таковы, какова общественная жизнь, которую они отражают. Кстати, ни в одной из наших газетенок вы не отыщете хотя бы единственной умной фразы, даже если будете искать целый год. Да что я вам толкую обо всем этом, вы же сами хорошо знаете австрийцев, сказал Регер. Проснувшись сегодня, я сразу же вспомнил о последнем скандале с министром, после чего никак не мог отделаться от мыслей о скандале, так уж устроена у меня голова, пожаловался Регер; моя трагедия в том, что меня преследуют мысли обо всех наших скандалах, они неотступно лезут мне в голову и прочно застревают там. Меня успокаивает лишь возможность выговориться с вами, обсудить эти мерзости и скандалы, особенно поэтические; каждое утро я думаю: как хорошо, что у меня есть Амбассадор, где можно поговорить с вами, но, разумеется, не только о мерзостях и скандалах, а и о материях приятных, например о музыке, сказал Регер. Пока мне интересно говорить о Сонате бури или об Искусстве фуги, не все еще для меня потеряно. Музыка всегда меня спасала, для меня спасителен сам факт, что музыка до сих пор еще живет во мне, а она действительно живет во мне со своей изначальной силой, сказал Регер. Музыка каждый день заново спасает меня от всех наших мерзостей и уродств; благодаря музыке я каждое утро опять обретаю способность мыслить и чувствовать, сказал он. Как бы мы ее ни бранили, сколько бы ни считали музыку никчемной, сколько бы мы ни считали бесполезным искусство вообще, как бы мы ни убеждали себя после долголетнего и всестороннего изучения картин Старых мастеров, что все эти так называемые Старые мастера никому не нужны, потому что они, дескать, представляют собою лишь жалкие попытки человека самоутвердиться с помощью искусства на этой земле, тем не менее нас может спасти только оно — это проклятое, до смерти надоевшее, фатально связанное с нами искусство, сказал Регер. Кстати говоря, австриец — всегда неудачник, и он глубоко сознает это, заметил Регер. Тут кроется причина многих его пороков, особенно слабохарактерности, ибо главный из пороков австрийца — его слабохарактерность. Зато этим своим качеством австриец и оказывается интересней других, сказал Регер. По его словам, австрийцы самый интересный народ среди всех европейцев, ибо у австрийцев есть все, что отличает прочих европейцев, а вдобавок австриец еще и слабохарактерен. Австриец интересен тем, что он с самого рождения наделяется всеми чертами остальных европейцев, но вдобавок еще и особенным, естественным качеством — своей слабохарактерностью. Проводя всю жизнь в Австрии, мы не замечаем подлинную натуру австрийца, но, когда возвращаешься сюда после долгого отсутствия, как, например, я при моем возвращении из Лондона, яснее видишь австрийца со стороны, тут уж он нас не обманет. Хотя, вообще австриец — гениальный обманщик, прирожденный лицедей, который все превращает в спектакль, сказал Регер; австриец никогда не бывает искренен, это также характернейшая его черта. Австрийцев любят во всем мире, по крайней мере, до сих пор австриец был, так сказать, всеобщим любимцем именно потому, что он интереснее прочих европейцев, но вместе с тем он и опаснее всех остальных. Видимо, австриец вообще самый опасный человек, он опаснее немца, опаснее любого другого европейца, а уж в политическом отношении австриец поистине опаснее всех, история убедительно это доказала — ведь австрийцы не раз приносили беду Европе да и всему миру. Поэтому каким бы интересным и оригинальным ни казался австриец, он всегда либо отъявленный нацист, либо закоснелый католик, и его ни в коем случае нельзя допускать к политическому кормилу власти, ибо австриец, дорвавшись до кормила власти, непременно пустит всех на дно. Тут Регер вновь пожаловался на бессонную ночь и на душевное беспокойство, вызванное непрекращающимися политическими скандалами. С самого раннего утра меня томила нынче одна мысль, сказал он: сегодня ты встретишь в Художественно-историческом музее Атцбахера, чтобы сделать ему одно предложение, хотя знаешь сам, что оно безумно, однако оно все-таки состоится. Это смешно и ужасно, сказал Регер. В течение двух месяцев после смерти жены Регер не покидал своей квартиры на Зингерштрассе, целых года после смерти жены он никого не хотел видеть. Все это время его обслуживала экономка,