Амбассадоре. Вас навеки разлучили с человеком, которому вы обязаны всем и который дал вам поистине все. Внезапно вы остались в квартире один, без близкого человека, который десятилетиями неустанно заботился о вас, облегчал вашу жизнь, и произошло это по вине муниципалитета, правительства и церкви, допустивших преступную небрежность, сказал Регер тогда в Амбассадоре. Неожиданно вы оказались у разверстой могилы того человека, жизнь без которого всегда представлялась вам совершенно невозможной, сказал, насколько мне помнится, Регер тогда в Амбассадоре. Муниципалитет Вены, австрийское государство и католическая церковь виноваты в том, что я теперь один и обречен на одиночество до конца моих дней. Женственная и умная женщина, полная любви и отменного здоровья, внезапно погибает только потому, что муниципалитет Вены забыл, видите ли, распорядиться, чтобы посыпали песком скользкие тротуары на подходе к Художественно-историческому музею, а находящийся в собственности государства и ведении правительства Художественно-исторический музей своевременно не вызвал «скорую помощь», и, наконец, хирурги из принадлежащей католической церкви Больницы братьев милосердия запороли операцию, сказал тогда Регер. Мне больше не следовало бы переступать порог Художественно-исторического музея, сказал Регер, когда спустя семь месяцев после смерти жены он снова пришел сюда. Правда теперь дорогу к музею аккуратно посыпают песком, но ведь моей жены уже нет, сказал он. И надо же было отправить ее именно в Больницу братьев милосердия, о которой я никогда не слышал ни одного хорошего отзыва. По замечанию Регера, ему всегда подозрительны те больницы, в названии которых фигурирует слово милосердие, так как этим понятием слишком уж любят спекулировать. Именно эти больницы и есть самые немилосердные, ибо в них неизменно царят некомпетентность, корыстолюбие вместе с лицемерным, гнусным пустосвятством и ханжеством, сказал Регер тогда в Амбассадоре. Теперь мне остался только Амбассадор, мой угловой столик, к которому я очень привык за долгие годы, сказал тогда Регер. У меня есть лишь два пристанища, куда я отправляюсь, если не знаю, что мне делать с самим собою — это угловой столик в Амбассадоре и скамья в зале Бордоне в Художественно-историческом музее, пожаловался тогда Регер. Но до чего же ужасно сидеть одному за моим угловым столиком в Амбассадоре, сказал тогда Регер. Когда-то я сиживал здесь с моей женой, это и было моей любимой привычкой, а совсем не то, что я делаю сейчас, когда нахожусь тут в полном одиночестве, совсем не то, дорогой Атцбахер, сказал Регер тогда в Амбассадоре; сидеть одному на скамье в зале Бордоне не менее ужасно, ведь больше тридцати лет мы сидели на ней вместе с женой. Проходя по улицам Вены, я неотступно думаю о том, что этот город повинен в смерти моей жены, равно как и австрийское государство и католическая церковь; куда бы я ни пошел, эта навязчивая мысль всюду преследует меня, сказал Регер. По отношению ко мне совершено преступление, совершено чудовищное муниципально-государственно-церковное злодеяние, а я, в конечном счете, ничем не могу за него отплатить, вот в чем ужас, сказал Регер. Собственно говоря, в тот миг, когда умерла моя жена, умер и я, сказал Регер тогда в Амбассадоре. Это правда, я сам кажусь себе покойником, мертвецом, которому приходится жить. Вот в чем моя настоящая проблема. Моя квартира опустела и омертвела, повторял Регер тогда в Амбассадоре. За все двадцать лет я лишь дважды побывал у Регера, в его то ли десяти-, то ли двенадцатикомнатной квартире дома на Зингерштрассе, построенного в конце прошлого — начале нашего века; теперь, после смерти жены, квартира принадлежит Регеру. Квартира заставлена мебелью, оставшейся еще от родителей жены, эту квартиру можно считать образчиком стиля модерн; на ее стенах висит множество картин Климта и Шиле, Герстля и Кокошки; моя жена очень высоко ценила все эти картины, мне же они совершенно не нравились, сказал однажды Регер. Каждая комната квартиры на Зингерштрассе была превращена на рубеже веков одним известным словацким краснодеревщиком в подлинное произведение искусства; вряд ли в Вене найдется вторая такая квартира, дорогой Атцбахер, где словацкое столярное ремесло проявило бы себя с подобным блеском и художественным совершенством, сказал Регер. Сам Регер не устает повторять, что не любит так называемого модерна и даже ненавидит его,