белом свете, вы меня понимаете, Атцбахер? — спросил меня Регер в Амбассадоре. Благодаря Шопенгауэру у меня появился шанс выжить, но появился лишь потому, что я воспользовался Шопенгауэром в своекорыстных целях и тем самым подло исказил его суть, сказал Регер, я сделал из него спасительное лекарство, чем он, естественно, не является, как и все те гении, которых я называл раньше. Мы всю жизнь полагаемся на духовную поддержку так называемых гениев, Старых мастеров, и нас смертельно разочаровывает то обстоятельство, что в решающий момент они не оправдывают возложенных на них надежд, сказал Регер. Мы собираем книги гениев, храним картины Старых мастеров в расчете на то, что сможем прибегнуть к их помощи, когда речь пойдет о жизни и смерти, но тем самым мы используем гениев в своекорыстных целях и вопреки их истинному предназначению, вчем состоит вся пагубность нашего заблуждения. В хранилище нашего духа собраны книги гениев, произведения Старых мастеров, ибо мы рассчитываем в решающий момент прибегнуть к их помощи; но, открыв однажды это хранилище, мы видим его пустоту; оказавшись перед этой пустотой, человек еще острее чувствует свое одиночество и беспомощность, сказал Регер. Человек всю жизнь что-то копит, но, в конце концов, оказывается, что он ничего не имеет, в том числе и так называемых духовных богатств, сказал Регер. Мною, например, накоплено огромное духовное богатство, сказал Регер в Амбассадоре, но к концу дней я оказался нищим. Мне понадобился трюк, чтобы выжить, этот трюк заключался в том, что я приспособил Шопенгауэра для своекорыстных целей, воспользовавшись им как средством для собственного спасения, сказал Регер. Когда, несмотря на многие тысячи окружающих вас книг, вы чувствуете себя совершенно одиноким, то книги теряют для вас свое значение и перед вами разверзается зияющая пустота, сказал Регер. Потеряв самого близкого человека, вы всюду видите разверзшуюся пустоту, вы озираетесь вокруг, но ничего кроме пустоты не замечаете, опустело все и навсегда, сказал Регер. Тогда-то вы наконец понимаете, что на протяжении долгих-долгих лет ваша жизнь поддерживалась отнюдь не гениями, отнюдь не Старыми мастерами, а одним-единственным человеком, которого вы любили как никого другого. Однако теперь этому запоздалому открытию сопутствует полное одиночество, и уже никто, ничто не может вам помочь, сказал Регер. Вы запираетесь в своей квартире, вы впадаете в отчаяние, оно становится с каждым днем, с каждой неделей все сильнее, но вдруг чувство отчаяния затихает, откуда-то у вас берутся силы, чтобы одолеть прежнее глубокое отчаяние, сказал Регер; вот и я неожиданно каким-то образом преодолел свое отчаяние, встал с кресла, которое стояло у окна, глядящего на Зингерштрассе, вышел на улицу и побрел к центру города; да, я встал с кресла которое стояло у окна, глядящего на Зингерштрассе, и вышел из дома в центр города с мыслью постараться выжить, сказал Регер. Я вышел из дома думая о том, что надо предпринять хотя бы одну-единственную попытку выжить, с этой мыслью я и побрел в центр города. Попытка удалась: вероятно, я успел воспользоваться самой последней возможностью для того, чтобы встать с кресла, которое стояло у окна, глядящего на Зингерштрассе, выйти на улицу и отправиться в центр города. Разумеется, потом, когда я вернулся домой, и позднее у меня было еще множество срывов: дело не ограничилось одной попыткой, таких попыток выжить были сотни, я повторял их снова и снова, каждый раз вставая с кресла, которое стояло у окна, глядящего на Зингерштрассе, выходя на улицу и оказываясь среди людей, среди этих самых людей, что, в конце концов, и принесло мне спасение, сказал Регер. Однако я постоянно спрашиваю себя, правильно ли я сделал, что решил выжить, или совершил ошибку, впрочем, это не так уж важно. Когда умирает любимый человек, мы страстно стремимся последовать за ним, но потом неожиданно отказываемся от этой мысли, сказал Регер; я остался жить, однако меня уже больше года терзают сомнения. Ненавидя людей, мы тем не менее остаемся с ними, потому что только среди людей можно выжить и не сойти с ума. Долгое одиночество невыносимо, сказал Регер; нам кажется, что можно прожить и одному, мы уговариваем себя на одиночество, но возможность долгого затворничества и полного одиночества — это бредни, сказал Регер. Мы воображаем, будто можем обойтись без других, мы воображаем, будто нам не нужен никто,