— Я начинаю волноваться…
— …брат невесты отправился в полицию, а потом обошел все больницы. Он вернулся около семи, не узнав ничего. Рассерженный судья ушел еще до его возвращения, в половине седьмого. Когда судья удалился, уведя с собою писаря, с Клотилде сделался первый обморок, предвестник того, что она станет великой бакеаной. После семи гости начали расходиться.
Все были заинтригованы и разочарованы, угощение и вина так и не подавались. В половине девятого ушел и падре, безуспешно пытавшийся утешить невесту и всю семью. В восемь часов брат невесты снова вышел из дому и в девять вернулся с невероятным известием:
негодяй отплыл в Рио на «Ите», он купил билет уже на борту судна, куда ступил ровно в пять часов, когда начали поднимать трап.
— Подумать только!..
— Вот так Клотилде Мария да Ассунсан Фогейра стала «Обморочной штучкой» с разбитым сердцем и перешла прямо в разряд великих бакеан…
— И с тех пор у нее никогда не было жениха?
— Никогда, сеньорита Моэма. Во-первых, потому что ее гордость была жестоко уязвлена, она долгое время никуда не выходила и, запершись, играла на рояле. А когда спохватилась, то уже трудно было найти человека, которому бы она понравилась… Она живет с братом, иногда гостит у сестры в Рио, дает уроки музыки, ухаживает за своей собачкой — у великих бакеан всегда бывает собака или кошка, — страдает обмороками, но, как вы можете убедиться, еще не теряет надежды. Типичная бакеана!
— Грустная история… — сказала дона Домингас, — Мне ее жалко.
— Этот врач не из тех, кто отличается, как говорится, нравственной чистотой, — заметил священник.
— Если бы такое случилось в Натале, ему бы это так не прошло. По крайней мере надавали бы по щекам.
— Ну, а все-таки что же произошло с женихом? — улыбаясь, спросила любопытная метиска.
— Он женился в Рио на дочери одного богатого и влиятельного человека. По-прежнему служит в префектуре и благодаря деньгам тестя и красоте жены втерся в высшее общество. Его часто видят в Жокей клубе, у него скаковые лошади… Жена его стала чувствительной бакеаной. Чрезвычайно чувствительной, поскольку у нее самой весьма бурное прошлое. Как мне рассказывали, среди кобылок мужа она самая знаменитая…
— О! — воскликнул священник, а дона Домингас рассмеялась от души.
— «Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя…» — продекламировал адвокат. — Это из библии, падре…
Преподобный Климако снова открыл молитвенник:
— А я вам скажу, сеньор, что пути господни неисповедимы. Может быть, бог нарочно хранил ее для капитана.
— Только он вручает ее немного поздно, падре. Уж очень перезрелый плод… — Адвокат замолк на мгновение и покачал головой: — Впрочем, нет, ничего подобного. Перезрелый плод — образ, применимый к чувствительной бакеане. Великая бакеана — плод, увядший еще до созревания.
— Увядший плод, как грустно… — сказала метиска.
Все стали расходиться, приближалось время обеда. Снова показались капитан и Клотилде, они шли, смеясь и не обращая внимания на взгляды любопытных. Над морем загоралась вечерняя заря. Сенатор и адвокат остались сидеть, провожая взглядом красивую метиску. Вот эта, размышлял адвокат, действительно опасна, просто соблазн для мужчины. Из-за нее можно пойти на любое безумство, бросить семью, жену и детей, пожертвовать карьерой, забыть о долге! о респектабельности… Сенатор же ничего не думал! но глаза его потемнели от страсти…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Где рассказывается о мелких происшествиях, по виду не имеющих большого значения, но оказавших влияние на драматические заключительные события
Комиссар почесал в затылке, он был слегка раздражен.
— Не знаю, найдется ли в Натале настройщик роялей. Неизвестно, есть ли там вообще хоть один рояль…
Жеир Матос рассмеялся:
— Вы наносите оскорбление населению штата, столь пренебрежительно отзываясь о его столице, славящейся своей культурой. Если бы сенатор услышал…
— Вы видели что-либо подобное, Жеир? Настраивать рояль! Наш врач-пианист не предъявлял такого требования. Он плавает с нами уже три года, каждый день играет на этом несчастном рояле и всегда считал его отличным. И вдруг появляется этот капитан из бакалейной лавки и требует настройщика. Разозлился, почему я не принял меры в Ресифе… Прочел мне нотацию.
— А почему вы не позвали настройщика в Ресифе? Приказ есть приказ… Теперь ищите в Натале.
— Приказ этого опереточного капитана, который взял на буксир старушку и флиртует с ней всем на смех? Ведь пианист говорит, что не надо…
— Послушайте, старина: капитан может быть всем, чем угодно, но все-таки он наш капитан, он был единственным, кого удалось найти в Баие, и теперь он командует нашим судном. С другой стороны, можно твердо сказать одно: старушка, которая, кстати, преподавательница музыки и знает свое дело, я, вон тот падре, что расхаживает по палубе, любой кочегар или матрос из команды — все мы смыслим в музыке больше, чем ваш пианист. Я думаю, этот тип, до того как явился на судно, ни разу в жизни ни на чем не играл, даже на патефоне. Когда он начинает бренчать, это настоящий кошмар, старина. Вдобавок он такой же врач, как и пианист!.. Вы посмотрите, ведь если бы не фельдшер, он бы не сумел прописать даже клизму.
— Да, вы правы. С этим капитаном кончился беспорядок на нашем идиотском судне. Таким образом, даже Ллойд…
— Что наш капитан обладает дьявольским достоинством, этого вы не можете отрицать… Орден на груди, не выпускает из рук подзорной трубы… У вас, старина, плохое настроение. Поступайте, как я, — развлекайтесь. Я, например, веселюсь вовсю и намерен позабавиться еще больше… — Он рассмеялся, как бы предвкушая удовольствие.
— Что вы там затеваете?
— Занимайтесь своим делом, а в остальном положитесь на меня. И добудьте настройщика, самого лучшего в Натале.
Этот диалог явился следствием строгого внушения комиссару, сделанного ему капитаном из-за рояля. Разве он не приказал, когда пароход пристанет в Ресифе, вызвать настройщика, чтобы привести в порядок рояль на судне? Он сошел на берег, будучи уверен, что его распоряжения выполняются. И тем не менее сеньорита Клотилде, первоклассная пианистка, дипломированная преподавательница, специалистка по Шопену, оперным ариям и другим сложным произведениям, сказала ему, что рояль в прежнем состоянии и гремит, Как ржавая железная банка. Чтобы барабанить самбы и прочие дурацкие танцевальные мотивчики, он, может быть, и годится. Молодежь не замечает, расстроен рояль или нет, ей лишь бы можно было топтаться по салону, прижавшись друг к другу, да шаркать ногами, Ну, а настоящие мастера, вроде доны Клотилде?
Разве у них нет прав, разве пароходная компания не гарантирует им пользование роялем?
— Эта вредная старушка, капитан, очень уж требовательна. В прошлом рейсе среди пассажиров оказался один пианист из Сан-Пауло, так он даже дал концерт у нас на борту. И не жаловался на рояль.
Капитан вспыхнул от возмущения:
— Потрудитесь, сеньор комиссар, относиться к пассажирам корректно и не употреблять грубых выражений. Что касается вашего пианиста из Сан-Пауло, то это был, как видно, просто шарлатан… Извольте добыть в Натале настройщика. Непременно…
«Вредная старушка»… Какая непочтительность, вот грубиян! Конечно, Клотилде не девочка, но какая же она старуха, она призналась, что ей тридцать семь лет, немного меньше, чем думал капитан. Он полагал, что ей около сорока пяти и между ними пятнадцать лет разницы (он уже отпраздновал свое шестидесятилетие) — не так уж много. Но Клотилде в разговоре упомянула мимоходом, что встречает уже тридцать седьмую весну, и капитану пришлось скинуть себе несколько лет и сказать, что ему пятьдесят пять. Впрочем, все эти мелочи не имели никакого значения. На пять — семь лет больше или меньше — неважно! Важно родство двух одиноких душ, жаждущих нежности и понимания, двух существ, готовых подать друг другу руки, чтобы залечить раны, нанесенные жестоким прошлым, и пойти навеки вместе по дороге любви. Капитан был влюблен, и это делало его сильным и храбрым. Он не допустит пренебрежительного отношения к своим приказаниям!