– Позвольте представиться, – солидно произнес я, неторопливо подходя к террасе. – Филатов Петр Сергеевич – заслуженный архитектор России.
По мере моего приближения выражение лица ее менялось. Если у вас живое воображение, попробуйте представить себе, что вы видите привидение, и, если при этом вам удастся посмотреть на себя в зеркало, то вы поймаете это выражение отрешенности. Так вот, она принимала меня за приведение. Но появление этого привидения было для нее очень приятно. Потом до нее, видно, дошел смысл моих слов, и она пробормотала себе под нос:
– А, так это Петя....
Я смотрел на нее недоуменно, ожидая пояснений.
– Вы очень похожи на моего мужа, вернее на того, каким бы он мог быть, доживи до ваших лет. Довольно характерное лицо.... И глаза.... У него был сын от первого брака. Совсем маленький, его звали Петя.
Этого мне только не хватало. Вот уж совершенно не интересуюсь ни папашей, ни его семьей. Особенно сейчас, когда боль от потери моих старичков еще не прошла.
Достаточно сухо я объяснил ей цель своего здесь присутствия и заверил, что непременно найду планировочное решение, которое позволит оставить ее домик в покое и удовлетворит нового хозяина.
Но она была равнодушна к теме новой застройки так же, как я к моему предполагаемому отцу. Люди, пережившие свое девяностолетие, живут по известным лишь им самим законам. У нее были жидкие и тонкие волосенки, из-за которых прекрасно просматривался череп, надо сказать, красивой формы. Она вцепилась костлявыми пальцами за ручки кресла, было видно, что она крайне взволнована.
– Разрешите откланяться? – обратился я к ней.
Она вздрогнула, как будто очнувшись, и начала говорить четко и требовательно, как будто опасаясь, что у нее не хватит сил сказать все до конца.
– Ты должен пойти в дом, там, на втором этаже, сразу у двери – кабинет Егора. Он никогда не позволял мне трогать его бумаги, я их не смотрела, но сложила все в деревянный ящик под письменным столом. Дом скоро снесут, из него выносили все, что хотели, очень многие люди, но никому не нужны были эти бумаги, никому, только тебе.
Если вы общались когда-нибудь с женщиной ее возраста, то вы поймете, что говорить ей, что на свете есть много похожих людей, что даже, если она права и ее покойный муженек и есть мой биологический отец, все это совершенно меня не интересует, было абсолютно бесполезно. Она просто не слышала меня, прислушиваясь только к мыслям, путавшимся в ее голове.
Все внутри меня протестовало, когда я поднимался по скрипучим деревянным ступенькам на второй этаж.
– Предатель! – кричала память о папе, Сергее Николаевиче.
– Размазня! – соглашалось с ней чувство сыновнего долга.
Старуха была права даже больше, чем предполагала. Из дома вытащили уже все, что представляло маломальскую ценность, письменный стол также отсутствовал. Ящик из кривой фанеры уныло стоял посреди комнаты. Хоть бы и его кто-нибудь использовал, что ли, на растопку! Я подошел к нему, и тут же кошмар старушечьих фантазий навалился на меня – сверху уже не пожелтевших, а просто коричневых бумаг лежала моя детская фотография. Осторожно я взял ее в руки, перевернул и увидел на обороте аккуратным маминым подчерком выполненную надпись "Егору от Пети. Нам уже два годика. 1938 год".
Никогда, за всю нашу долгую и счастливую жизнь с родителями ни разу не упоминалось это имя, то самое имя, которое назвала старуха. Вероятно, так звали моего отца. Мысли в голове мешались, в 1938 году мама уже была замужем за Сергеем, моим отчимом. Как же могла она подарить мою фотографию своему бывшему мужу, да еще с такой нежной надписью.
Стоять над ящиком было неудобно, я оглянулся вокруг, прикидывая, куда его можно перенести. Теперь я разглядел этот кабинет – ободранные обои, свинченные электрические розетки, покореженный хлам по углам. И огромное окно в полстены, почти витраж с великолепной дубовой рамой овальной формы. Несомненно, эта рама была самой большой ценностью в кабинете, непроизвольно мелькнула мирная профессиональная мысль из старой жизни – не забыть сказать заказчику, чтобы использовал ее при строительстве дома.
Устроившись на ящике перед окном, я стал раскладывать письма на подоконнике, стараясь при этом определить адресатов и даты. Скоро я с ужасом понял, что это переписка моей мамы с мужчиной по имени Егор. Ошибки быть не могло, помимо знакомого подчерка, письма были полны ее любимыми словечками и выражениями. Например, она любила перед каждой фразой употреблять " Извини меня…".
" Извини меня, но я понимаю, как тебе может нравиться этот фильм....".
И вот передо мной письмо 1939 года.
" Извини меня, но я не героиня, а обыкновенная женщина. Ты – самый близкий и любимый мой человек, но жизнь с тобой превратилась для меня в постоянную пытку страхом. Ты живешь в своем вымышленном мире и не желаешь видеть, что происходит вокруг. Как можно позволить себе никого и ничего не бояться?