Смотреть на небо было делом не простым, ведь среди ветвистой сетки можно было заметить лишь небольшой белый краюшек, и то если они находили поляну. Толку от этого было немного — ведь если босорка и объявится, то с таким обзором они все равно ее не заметят, а она их и подавно. Дикая Тайга — просто подарок для разбойников и дезертиров. Чтобы откопать тебя в этой заросшей могиле, даже абели обломают немало зубов.
По ночам Сарет не мог сомкнуть глаз — стоило только опустить свинцовые веки, как на него сразу накатывали неприятные воспоминания о том ужасе, которое он пережил в Барандаруде. Звездный свет с трудом, но проникал сквозь ветви, и оказывался таким похожим на свет звезд Барандаруда — словно Сарет все еще находился на его улицах и прятался в одном из домов от ока Гория.
Но нынче, какая ирония, с небес могло спустится спасение.
Не раз и не два Сарет порывался залезть на какое-нибудь дерево еще раз и попытать счастья, но каждый раз его глаза падали на сестру и он вновь опускался на лежак — стоило ли так рисковать ради пустяков? Ну, увидит он черточку в небе. Может быть, ему и в самом деле показалось?..
Он долго думал, не распалить ли костер, чтобы дым потянулся столбом, — тогда случайному летуну будет проще заметить их. Но так они еще больше рисковали привлечь сюда того, кто точно не собирается вызволять их из беды.
Вопросы, вопросы и сомнения переполняли их души и лились через край в долгих однотипных разговорах. Куда? Когда? Где? Зачем? А ответом всегда было лишь молчание.
Однажды Викта отказалась от протянутого ей куска лепешки.
— Ты чего? — спросил Сарет, но в глубине души уже зал ответ, который так страшил его.
— Ешь, — ответила она, укладываясь на свой лежак.
Его самые страшные ожидания стали явью.
— Ви… — беспомощно вымолвил он.
— Я поем сама.
— Нет, это глупо.
— Глупо переводить еду на обоих. Не боись — мы с камешком как-нибудь поддержим друг друга. Я уже решила.
Он хотел разразиться гневной тирадой, но отступил. Не запихивать же еду в ее рот силой. Сам Сарет уже не в состоянии пользоваться философским камнем в отличие от Викты. Силы в нем после крови десятка взрослых рок’хи хоть вычерпывай.
Еще несколько мрачных вечеров они провели на «раздельном питании». Сарет уныло жевал оставшиеся в сумке крохи, краснел и старался не смотреть на сестру. Долго им так не продержаться — следовало достать мяса в этой пустой и холодной пучине.
Викта с каждым днем выглядела все хуже, пусть и старалась держаться молодцом, не отставать и не жаловаться тяготам дороги — но по ввалившимся щекам и потухшим глазам и дураку было ясно, что одного философского камня ей явно недостаточно. В отличие от абелей, но о трансформации в таких условиях не могло быть и речи.
Лес требовал новых жертв.
— Ви…
В памяти все прошедшие дни слились тугим комком из тяжелых блужданий и пустых разговоров. Викта подняла на него свои темные, слезящиеся глаза, и чуть улыбнулась слабой, но теплой улыбкой. Внутри ее зрачков лежал ответ на его так и не высказанный вопрос — «так надо». Потом тот скрылся под ее веками, словно за плотно закрытой дверью, и оставил его в водовороте сомнений и упреков самому себе.
Кусчек хлеба выпал из ослабевшей руки, но сил нагнуться и поднять его уже не осталось.
Сарету не нужно было долго ждать, пока его сестра заснет — а последнее время она засыпала почти сразу, стоило только тьме покрыть лес, и до первых лучей утра уже не отрывала голову от лежака. Он встал, отвернулся и бессильно вжался лбом в ствол рефа, словно хотел повалить гиганта на землю.
Нет, не может он так это оставить! Разве он не мужчина, в конце концов?! Они топчут и топчут сапоги, а конца и края этому пугающему месту так и не видно. Сколько еще им идти? Неделю? Месяц? Год? Сколько еще придется в тайне лазать по рефам, сидеть там на макушках, считая удары сердца, пока холод и тревога не заставит спускаться — только бы сестра не заметила его отлучек. Небо так и оставалось девственно чистым — ни единой зацепки на много миль.
Сделай же что-нибудь! Еды больше нет. Нужно было давным-давно добыть еще. Как-нибудь. Как хочешь, надо достать и сейчас. У него есть стрелы, Сеншес их жри! Стрелы, которые в его кривых руках почти бесполезны. Да и нет поблизости туши, в которых их можно было бы запустить. Лес был мертвым и пустым сундуком, в котором они все никак не могли нащупать стен и вылезти наружу. Может ночью кто-нибудь из здешних чудовищ выйдет на охоту? Кто-то же протяжно и гнетуще подвывает ночами, так почему бы ему не быть съедобным? Слишком темно, и в каждой тени таится призрак, мерцает железная шкура и блестят оскаленные клыки. Мужик называется… съежился перед теплым огнем и дрожит, пока сестра перешла очередную черту и питается воздухом да и у этого есть граница. Даже в кустики больше не бегает — ей незачем.
Страшно даже подумать, кто загнется раньше.
Сестра спала, прижав руки к груди, по-детски чуть приоткрыв рот. Камешек теплился в ее потном кулачке, алое сияние пробивалось сквозь стиснутые пальцы. Лицо Викты выглядело чудовищно — посеревшее, с запавшими щеками и бледными, истончившимися губами. Переход достался сестре очень дорогой ценой.
Облизывая пересохшие губы, Сарет прикоснулся к ее плечу и легонько толкнул, потом аккуратно отогнул один палец. Потом второй, третий, и забрал философский камень.
Его философский камень, его несбывшиеся надежды. Ради них он пожертвовал всем, что росло в нем, но в итоге выгорело без остатка. И просто так сидеть и смотреть на то, как вдребезги бьются надежны сестры, он не собирался.
Сияние камня пока крепко, но пройдет еще несколько дней и оно ослабнет. Сарет не знал, что за существо он пленил в Барандаруде, но даже крови того десятка рок’хи тому было мало — он перерабатывал их силу слишком быстро и слишком яростно требовал еще. И если он не получит желаемое по доброй воле, то наверняка попытается взять силой. Викту, конечно же. А потом и его. И бороться с ним — пустая трата времени, ведь человеку даже при поддержке Таланта не совладать с такой силой.
Закономерный итог каши, которую заварил он, Сарет, когда решил сбежать от Рыжека и довериться своему самолюбию.
Он облокотился о твердую кору раскидистого рефа, на вершину которого он подумывал забраться снова, чтобы поискать следы босорки или близкого селения. Сейчас, наверное, уже глупо было даже думать об этом. После того, что предстоит сделать, сил уже не будет. Скорее всего, завтрашний переход для него вовсе не состоится.
Сам Опустошенный теперь неважен. Он бесполезен, его смерти никто не заметит, кроме нее, да и она вскоре забудет дурака брата, когда выберется отсюда. Викта талантлива и у нее есть великое будущее, которое он не собирался отдавать без боя.
* * *
Нитсири резко проснулась и задрожала. Мороз окружил ее ледяной клеткой, сжимаясь все теснее, проникая под одежду. Она с великим трудом вновь не сомкнула глаза. Закрыть бы их, проклятых, и больше никогда не поднимать, это так тяжко. Еще тяжелее подниматься на ноги едва проклюнется заря и куда-то топать. Зачем? Чтобы в итоге не прийти никуда, а только снова проваливаться в странные, пугающие сны, от которых в голове потом не остается ни клочка. Викта уже почти не верила, что они с братом способны дойти куда-то — Лес стал чем-то обыденным и привычным глазу, словно и не было больше земли за его седыми угодьями.
Ее комната — мираж.
Их миссия — пустая фантазия.
Друзья и знакомые — призраки.
Только деревья и снег. А они вдвоем единственные на свете брошенки, которых просто забыли. Куда? Куда ушли все остальные?
Лес ответил, как умел. Сжал ледяные зубы покрепче.
Бред — помотала она головой и приподнялась. Это все сны, которых она не помнила, но которые оставляли в душе отпечаток смятения. Мысли мучили ее всю дорогу, пока она не падала на лежак и ее не опутывали сны. Нитсири видела давно забытый берег черного озера, места где произошло нечто очень важное. Или ей только казалось, что она забыла его, ибо не помнила вовсе. Но сны упрямо твердили ей — да, это место настоящее. Круглое и спокойное озеро, похожее на идеально ровную тарелку с иссиня-черной водой, словно заполненная чернилами. Водная гладь полнилась огнями, но они не отражалась на поверхности, подобно звездам, которых тоже не было внизу. И Сарет был там, она знала это, пусть и не видела его пышной, белой шевелюры. Просто знала — он как всегда где-то недалеко. Потом началось пение и крики, огни заметались, закружились, точно были невесомыми и скользили по гладкой поверхности, на которой не было ни следа волны. Снова пели, что-то тараторили на языке, которого она не знала. Откуда нитсири могла это помнить? Ее воспоминания начинались белым домом с колокольной башней, где каждое воскресенье собирался народ. Нет… она не хотела давать памяти волю. Пришлось бы вспомнить и то, как им пришлось покинуть этот проклятый дом.