Несколько сердобольных хуторян, ведомых пастором, пытались помочь Ряпману встать на ноги. Ему одолжили семенного картофеля, подарили козу. Ряпман лодырем не был и работы не чурался. Рьяно взялся за посадку картошки, подоил козу. Но уже на другой день волчара уволок козу в чащу, а кабаны выкопали и сожрали весь картофель. Хуторяне поняли, что Ряпману помочь невозможно, поскольку так предначертано судьбой.
Настал день, когда домой вернулся сын Ряпманов. Пока родители могли платить за школу, он учился в городе. Но продолжалось это очень короткое время, да и те деньги, что сумели послать, Ряпман заработал продажей своих ушей. Покупателем был один ученый-медик, который напрочь срезал уши Ряпмана, опустил их в спирт и увез в городской музей. Когда закончились деньги, сын стал сочинять стихи, жил в подвале и заработал чахотку. Болеть приехал в отчий дом. И хотя, кашляя, он прикрывал рот ладонью, кровь брызгала между пальцами, и вскоре халупа Ряпманов покрылась изнутри толстым слоем запекшейся крови. Сами Ряпманы от сыновьего кашля тоже были красными, и люди, завидев их, в ужасе кидались прочь.
В конце концов чаша терпения у жены Ряпмана переполнилась. Когда-то, копаясь в грязи, она нашла довольно длинный кусок веревки и, убедившись, что она непригодна для еды, сберегла ее, спрятав обрывок от мужа. И вот теперь она отправилась туда, где когда-то стоял хлев, привязала веревку к потолочной балке, сделала петлю, надела ее себе на шею и спрыгнула с чурбана.
Она должна была умереть, чего и жаждала, но не умерла. От голода и холода шея ее настолько одеревенела, что петля не смогла сжать ее. Так и болталась жена Ряпмана между небом и землей, сучила ногами и руками и тихонько стонала. Когда Ряпман обнаружил ее, жена попросила высвободить ее. Ряпман начал браниться. В доме не нашлось ни одного ножа, столь крайней была их нужда. Ряпман попытался сдернуть жену за ноги, но на это ему не хватило сил. Он пошел искать сына — но тот между делом умер от чахотки, начертав перед кончиной собственной кровью печальные вирши на гнилой амбарной двери. Ряпману не удалось прочесть их, вследствие горемычной жизни он утратил все свои знания. Он хотел похоронить сына, но не было лопаты, а земля глубоко промерзла. Тут он вспомнил о жене, которая по-прежнему терпеливо висела в петле. Ряпман понял, что помочь старухе никак не сможет, положил голову на кусок льда и попытался задремать. Голод мучил в этот день особенно сильно, к тому же болела голова, угодившая утром под телегу одного хуторянина, из-за чего она несколько сплющилась. Но в конце концов он все-таки уснул.
Ряпман был настолько сир и убог, что даже снов не видел. Утром он проснулся от своего собственного крика. Он орал от холода. Мороз превратил в лед слюну во рту. Ряпман подобрал с земли кирпич и стал колотить им себя по лицу. Потекла бесцветная кровь, но и рот удалось освободить из ледяного плена. Глотая талую воду с кровью, Ряпман немного приободрился.
Он пошел навестить жену. Она по-прежнему болталась в петле и едва слышным голосом жаловалась на пустое брюхо. Ряпман разозлился. Зачем дура-баба туда залезла? Вот пусть теперь у птиц еды и просит. Ряпман раскачал жену так, что она наподобие маятника заколотилась от одной стенки до другой, и поплелся прочь.
В полдень он получил в помещичьей усадьбе свою порцию розог, а староста еще и обругал, сказав, что такому полудурку, как Ряпман, поможет только чудо. Да, чудо! Но где взять это чудо? Ряпман полз по дороге, пару раз попадал под телеги и, наконец, в изнеможении скатился в канаву, где и уснул в луже подтаявшего льда.
Проснулся он в полночь. На небе взошла луна, но косогор перед ним был освещен словно днем. Хотя нет, то был не яркий солнечный свет, а таинственное и чуть туманное свечение, глядя на которое казалось, будто твои глаза залиты молочным супом. Ряпман выкарабкался из канавы, его мокрая одежда задубела, и он мог передвигаться только на карачках, угловатый и неповоротливый как шкаф. Он поковылял прямо на странный свет.
На склоне горки спал юноша. В своем убожестве Ряпман утерял всякую способность воспринимать красоту, в противном случае ему пришлось бы признать, что юноша необыкновенно прекрасен собой. На нем было голубое шелковое одеяние, подпоясанное на талии мягким кожаным ремнем. Длинные локоны юноши красиво ниспадали на траву. Ибо — о чудо! — хоть и стояла зима, но вокруг спящего юноши расцвели цветы.