— Да какая же она шлюшка! — растерянно бормотал папа Карло. — Сыночек, я так старался! Гляди, какие милые у нее глазки! Но ладно, если эта не нравится, я что-нибудь придумаю. Я ведь и из своих деревянных башмаков могу тебе девушку смастерить, целых две штуки, будешь в их объятиях спать. Мне башмаки не нужны, прохожу и босиком. Как думаешь?
— Отец, я люблю только Марию!
— Или вот табуретка. У нее, правда, четыре ноги, но это ничего, это даже здорово. Сейчас вырежу ей лицо!
— Прекрати, отец! — закричал Буратино. — Не желаю тебя больше слушать! Я не променяю свою чудесную, дорогую, прекрасную, изумительную Марию ни на одну табуретку в мире! О-о, как мне хочется умереть!
Буратино потерял сознание. Папа Карло перенес его на постель, и пока не погасла свеча, сидел, погруженный в горестные размышления.
Под утро он опять слышал, что Буратино обстругивает себя, но вмешаться не осмелился.
— Бедный мальчик, бедный мальчик, — только и подумал он, пряча голову под подушку, чтобы не слышать монотонного шелеста рубанка.
С восходом солнца стало видно, что пол покрывает толстый слой стружки. Буратино с трудом поднялся на ноги, от него осталось не больше половины.
— Сын, что ты с собой сделал? — ахнул Карло.
— Мне без разницы, — пробормотал Буратино. — Если я не получу ее, то и жить незачем.
Едва волоча ноги, он ушел. Карло опустился на колени перед своей кроватью. Затем вскочил и натянул куртку. Ничего не поделаешь, он должен сделать это. На весах была жизнь его сына.
Вечером, когда Буратино добрел до дома, отец навстречу не вышел. Зато его ждал кто-то другой. На простом соломенном тюфяке возлежала деревянная фигурка Девы Марии, бесконечно восхитительная и бесконечно совершенная.
Буратино сначала пискнул, затем, вскрикнув от счастья, заключил прекрасную богиню в свои объятия.
Ночью, наконец, появился Карло. Оставив деревянные башмаки за порогом, он на цыпочках вошел в комнату, прикрывая полой куртки огонек свечи.
Молодые спали, крепко обнявшись. Буратино воткнулся своим длинным острым носом глубоко в ухо Девы Марии, он улыбался во сне.
Папа Карло осенил их крестным знамением. Он благословил сына и сноху, которую утром этого дня стянул из алтаря. Два церковнослужителя попыталась помешать ему, но при помощи кулаков он вырвался от них и принес фигурку домой. Потом снова выскочил из дома и увел подальше преследователей, затем, умело петляя, наконец, оторвался от них и в одном пересохшем колодце дождался ночи — чтобы в последний раз увидеть своего сына.
Карло знал, что кара за содеянное неизбежна — рано или поздно его все равно схватят. Да он и не собирался уходить от заслуженного наказания, ведь он совершил грех, осквернил святилище.
Наутро он пошел и сдался сам. Когда папу Карло сжигали на костре, он оглядел поленницу, и ему померещилось, будто это сотни буратин и марий, крепко обнявшись, лежат вокруг него. И когда взметнулись языки пламени, он громко рассмеялся и крикнул:
— О-о, пожар любви, о-о, пламя страсти! Эх, у нас сегодня свадьба! Детвора-то намечается? Горько! Горько! Горько!
Это были последние слова папы Карло.
