Вчера мы были на обеде на крутом берегу. Было много гостей и после обеда танцевали. Просили нас остаться на ночь, но мы поехали в 6 часов домой; дорога была так плоха, что каждую минуту мы думали, что нас опрокинет. Кочубей была долго у нас и хотела казаться веселой; она рассказывала, что хотя муж ее не любит, но все-таки ревнует: он сказал ей, чтобы она захватила на свадьбу спирту, если надумает падать в обморок.
Сейчас были молодые супруги и попросили нас к обеду и также к вечеру. Какое хохлацкое обыкновение! Это прямо комичная пара: ему 19 лет и ей также, и оба так малы, как куропатки. Марья Матвеевна и Пульев играют в бостон.
Ну, целый день мы пировали вчера, но к обеду из гостей были только княгини и мы, но много мужчин. После обеда мы поехали все домой, а в 9 часов опять приехали туда и танцевали до 2-х часов утра. Губернатор злится на меня, потому что думает, что я его дурачу. Некая девица Руновская была на балу — хорошенькая девушка, но очень глупа и невоспитанна. Хотя она и богата, но ее мало знают в городе, потому что она всегда в деревне. Я еще познакомилась с ней на свадьбе и смеялась до упаду, когда она танцевала. Губернатор не был на свадьбе, но вчера я показала ему Руновскую. «Посмотрите, какая хорошенькая да нарядная; ее никто здесь не знает, но она так хорошо танцует, что загляденье», — шутила я, он принял это всерьез. После еще, когда я танцевала с ним, он сказал: «Однако наша танцорка славная все еще не танцует». — «Да ее никто не знает, — ответила я, — и потому не берут танцевать». — «Ну так я ее возьму», — промолвил губернатор. Тут я испугалась, но не хотела все-таки подать виду, и пошла скорее к одному знакомому, и попросила его, чтоб он с Руновской протанцевал. Он пригласил ее очень неохотно, а губернатор, подойдя и увидя, как она танцует, пришел ко мне и промолвил: «Мадемуазель, вы злая, право, вы презлая!» Я чуть не померла со смеху, а он, проказник, весь вечер от меня не отставал. После ужина молодой и старый князь на сей счет изрядно посмеялись: «Поздравляю вас с победой — это действительно что-то редкое!»
Сегодня был Гримальди, и я сказала ему, что он должен 24-го прийти на мои именины и что прошлый год все приехали на санях. Он обещал в этом году также на санках, хотя бы даже была грязь. Из армии мы давно не имеем известий.
Вчера целый день у нас было очень много гостей, дети принесли мне много подарков, Гримальди прислал пирамиду со мной вензелем, а старый князь — два больших свертка яблочной пастилы с надписью: «Пирожок имениннице». Я написала ему следующее: «Память Вашего Сиятельства обо мне обязывает навсегда преданнейшую из Катерин». Белуха пожелал мне много счастья и много меня целовал, молодая княгиня была также, словом, все наши знакомые. Мы играли в фанты и танцевали. Гримальди танцует очень хорошо, в особенности мазурку.
Поляки каждый день у нас; я пою, а он аккомпанирует на скрипке. Большой поляк рассказывал сестре, что Гримальди был в Варшаве влюблен и его возлюбленная умерла, он был в отчаянии и хотел застрелиться, выкопал свою возлюбленную из могилы, так что едва могли ее у него отнять. Мы теперь опять боимся, потому что, по-видимому, ему очень уж нравится панна Катарина, и он сказал: «Я не знаю, что со мной делается, четыре года как умерла моя невеста; я был в Париже, Вене, Варшаве и не хотел видеть ни одной девицы, а теперь в Полтаве я не могу часа усидеть дома: что-то меня сюда тянет». Вот несколько дней как он грустит, просит… и я должна его пожалеть, так как большего он не смеет требовать, а лишь все твердит, что от этого зависит его жизнь. Я смеюсь, и это делает его надолго сердитым. Филиппка Бервиц насмешил меня: он всегда торчит у дверей, когда Гримальди здесь, и сердится, когда тот сидит возле меня. Вот верный-то слуга! Сестра сказала длинному поляку — так зовем мы Леманского, — что я невеста, и показала ему портрет Бервица.