АННА: Она очаровательна.
ДИЛИ: Улыбнись снова.
КЭТ: Я улыбаюсь.
ДИЛИ: Уже не так. Не так, как секунду назад и как тогда. (Анне.) Вы знаете эту улыбку, о которой я говорю?
КЭТ: Кофе холодный.
Пауза.
АННА: О, прости, я сейчас приготовлю свежий.
КЭТ: Я не хочу, спасибо.
Пауза.
Чарли придет?
АННА: Я позвоню ему, если хочешь.
КЭТ: А Мак-Кейб?
АННА: Ты действительно хочешь кого-то видеть?
КЭТ: Вообще-то я не очень люблю Мак-Кейба.
АННА: Я тоже.
КЭТ: Он странный. Все время говорит какие-то странные вещи.
АННА: Какие, например?
КЭТ: О, разные чудные вещи.
АННА: Я никогда его не любила.
КЭТ: А вот Данкен милый, правда?
АННА: О, да.
КЭТ: Мне так нравятся его стихи.
Пауза.
Но знаешь, кого я люблю больше всех?
АННА: Кого?
КЭТ: Кристи.
АННА: Он чудесный.
КЭТ: Он такой мягкий, правда? И его юмор. У него такой чудесное чувство юмора, ты не находишь? По-моему, он очень… чуткий. Почему бы тебе его не позвать?
ДИЛИ: Ничего не получится, его нет в городе.
КЭТ: О, какая жалость.
Молчание.
ДИЛИ (к Анне): Вы собираетесь навестить еще кого-то в Англии? Родственников, братьев, сестер?
АННА: Нет. У меня же здесь никого нет. Кроме Кэт.
Пауза.
ДИЛИ: Как вы находите, она изменилась?
АННА: О, совсем немного, почти нет. (К Кэт.) Ты все такая же робкая?
КЭТ удивленно смотрит на нее.
(К Дили.) А вот когда я с ней познакомилась, она была такая застенчивая, робкая, как газель, правда. Если кто-то наклонялся к ней во время разговора, она отпрядывала назад и, хотя оставалась стоять на прежнем месте, делалась совершенно недоступной. Когда она так отпрядывала, продолжать разговор становилось невозможно, и дотронуться до нее было уже нельзя. Я отношу это насчет ее воспитания, все же пасторская дочка, и конечно, в ней очень много напоминало Бронтё.
ДИЛИ: Как, разве она дочь пастора?
АННА: Но сравнивая их, я имела в виду не страстность Бронтё, а скрытность, эту ее упорную молчаливость.
Легкая пауза.
Я помню, как она в первый раз вспыхнула.
ДИЛИ: Что? Как? Как это было?
АННА: Я позаимствовала кое-что из ее белья, перед тем, как идти в гости. Потом ночью я ей в этом призналась. Это было нехорошо с моей стороны. Она смотрела на меня в изумлении и, я бы сказала, в замешательстве. Но я сказала ей, что уже наказана за свой поступок — какой-то мужчина весь вечер не отрывая глаз смотрел мне под юбку.
Пауза.
ДИЛИ: И тогда она вспыхнула?
АННА: Как спичка.
ДИЛИ: Смотреть под вашу юбку на ее белье. М-м-м-м.
АННА: С того вечера она иногда настаивала, чтобы я брала поносить ее белье, — у нее тогда было больше белья, чем у меня, и, главное, гораздо лучшего качества, — и каждый раз, когда она мне это предлагала, она вспыхивала, — вспыхивала, но все равно предлагала. А я, когда возвращалась домой, всегда рассказывала ей, если было что-то интересное.
ДИЛИ: И она тогда тоже вспыхивала?
АННА: Мне было не видно. Обычно я возвращалась поздно, она читала, устроившись под лампой, и я начинала рассказывать ей, но она всегда говорила мне: постой, выключи свет, и я рассказывала в темноте. Она больше любили, чтобы с ней разговаривали в темноте. Конечно, полной темноты не было, свет шел от печки и пробивался сквозь занавески, и, хотя она об этом не знала, я, зная ее привычку, всегда выбирала такое место в комнате, откуда я могла видеть ее лицо, а она моего не видела. Она могла только слышать мой голос. Так что она слушала, а я смотрела, как она слушает.
ДИЛИ: Выглядит, как счастливая семейная сцена.
АННА: Мы были очень близкие подруги.
Пауза.
ДИЛИ: Вы сказали, что она напоминала Бронте своей скрытностью, но не страстью. А какая она была в страсти?