Пауза.
ДИЛИ: Какой теперь месяц?
КЭТ: Сентябрь.
Пауза.
ДИЛИ: Мы побуждаем ее думать. Вы должны чаще бывать у нас. От вас идет здоровое влияние.
АННА: Но товарищем она была прелестным.
ДИЛИ: Весело было с ней?
АННА: Волшебно.
ДИЛИ: Движенья прелестны, волшебны слова.
АННА: Ах, эти песни. Мы любили напевать их, одну за другой, по ночам, лежа на полу, эти милые старые вещи. Иногда посмотришь ей в лицо, а она совсем не чувствует моего взора.
ДИЛИ: Взора?
АННА: Что?
ДИЛИ: Слово взор. Не часто его услышишь.
АННА: Да, совсем не чувствует. Вся поглощена чем-то.
ДИЛИ: Может быть, этим: движенья прелестны, волшебны слова?
КЭТ (Анне): Я не знаю эту песню. Разве мы ее пели?
ДИЛИ (поет, обращаясь к Кэт): Движенья твои прелестны, волшебны твои слова…
АННА: О, да. Конечно. Мы их наизусть знали.
ДИЛИ (поет): В небе одна голубая луна…
АННА (поет): Как скользит гребешок в твоих волосах…
ДИЛИ (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
АННА (поет): Как ты мила, как улыбка твоя нежна…
ДИЛИ: Моя подружка лишилась сна, и я тому виной…
Легкая пауза.
АННА (поет): Ты словно долгожданный поцелуй весны…
ДИЛИ (поет): Настанет счастливый миг, увижу словно во сне,
Как ты расцветешь во всем, и все расцветет во мне…
Легкая пауза
АННА (поет):
ДИЛИ (поет): На твои глаза наползла слеза…
АННА (поет): Сигаретный дымок слезит глаза…
Пауза.
ДИЛИ (поет): Гуляет ветер по ночным перронам…
Пауза.
АННА (поет): В пустынном парке звон часов не слышен…
Пауза.
ДИЛИ (поет): Улыбка Гарбо, свежий запах лилий…
АННА (поет): Звенит трамвай, последний бар закрыли…
ДИЛИ (поет): Образ твой неотвязно со мной…
Пауза.
Теперь не умеют так сочинять.
Молчание.
Дело было так. Я заглянул в один небольшой кинотеатрик, хотел посмотреть «Третий лишний». Было нестерпимо жарко, я гулял без всякой цели. Помню, улица мне показалась знакомой, и вдруг я сообразил, что именно здесь отец купил мне мой первый трехколесный велосипед, собственно, другого у меня уже не было. Во всяком случае там был велосипедный магазин и рядом этот кинотеатрик, где шел «Третий лишний», и там стояли две билетерши, в фойе, одна поглаживала себе грудь, а другая говорила: «ты, поганая сука», а та, что гладила себе грудь, говорила: «м-м-м-м» таким опьяняющим голосом и улыбалась, глядя на другую, и вот меня вынесло из этой безумной летней жары прямо в никуда, я смотрел «Третий лишний», и Роберт Ньюмен был бесподобен. Я до сих пор считаю, что он был бесподобен. Я мог бы ради него на убийство пойти, даже теперь. Кроме меня там был только один человек во всем зале, всего один человек на весь зал, вот она сидит. И вот она сидела в неверном свете, не шевелясь, почти, кажется, в самом центре, а я сел сбоку и так и остался. И я вышел, когда фильм кончился, но заметил, хотя Джек Мейсон все же умер, что первая билетерша уже едва дышит, и я постоял секунду на солнце, о чем-то, наверно, думал, и тут эта девушка тоже вышла и, помнится, начала оглядываться вокруг, и я сказал, ведь правда, Роберт Ньюмен просто бесподобен, и она сказала что-то, господи, неважно что, но при этом взглянула на меня, и я подумал, черт, вот оно, верное дело, подцепил, и потом мы сидели в кафе и пили чай, и она глядела то в чашку, то на меня, и она сказала мне, что Роберт Ньютон, по ее мнению, удивителен. Так что Роберт Ньютон нас соединил, и только Роберт Ньютон сможет разлучить нас.
Пауза.