— Ты в школу ходил? — спросила Надежда Фёдоровна.
— Угу, — кивнул Павлушка.
— Отчего же не читаешь?
— Так буковки скачут… — растерянно ответил Маленкин.
— Ну это сейчас пройдёт. Ты посиди, успокойся, а я вот о чём расскажу ребятам. Не слыхали, как однажды даже ослика обучили грамоте?
— Это как же? — вытянула шейку Танюша.
Дед Матвей повёл бородой, насторожился. Глянул на учительницу непонятными глазами.
— Его вывели на площадь в седле и попоне, расшитых золотом, и он, грамотный ослик, стал раскланиваться во все стороны публике, что собралась его послушать, как он читает. Потом ослик пошёл к скамейке, на которой лежала книга…
Ребята слушают, затаив дыхание, а дед Матвей не выдержал — поднялся с места. Заспешил уходить, будто у него дело так срочно и объявилось.
В глаза никому не глянет и недовольный чем-то. Бровь его одна заломилась. Она всегда заламывается, если он осерчает. И чем его кто обидеть мог? То повеселел, расшевелился, смеялся, а то вдруг, как про ослика начали, такая тёмная туча на него нашла, что ночь в глазах — и только.
— Мне, извиняйте, пора, — буркнул в бороду и хлопнул в сердцах дверью.
Надежда Фёдоровна хотела остановить его, задержать, да растерялась как-то. Смотрит ему вслед, а дед шапку, тулуп в руки взял, к порогу направился, сказать ничего не смеет.
Не знали, конечно, дети, что ту историю про грамотного ослика Надежда Фёдоровна рассказывала ещё в ликбезе, где обучались взрослые.
Перебросились они многозначительными взглядами, понимая друг друга: сколько времени упущено понапрасну. Дед не выдержал и ушёл.
Только из того молчаливого разговора, что между ними случился теперь, дети ничего не поняли. Смотрят то на учительницу, то на закрытую дверь, никто слова не может молвить.
— Хорошо, дети, — выговорила, наконец, Надежда Фёдоровна.
Ученики подумали, что учительница будет про ослика продолжать. Очень уж хотелось им знать, что было дальше с этим четвероногим грамотеем. Как он оскандалился, конечно, перед народом, потому что какой же осёл может читать?!
— Хорошо, — повторила она ещё раз, хотя чувствовалось, что ничего хорошего у неё на душе не было. Надежда Фёдоровна произнесла это слово так, что его надо было понимать наоборот: «плохо». А почему — плохо, детишки не знали. Сверкнула стёклышками пенсне, взяла свой узелок в горошинку. Развязала его, вынула оттуда каждому по тетрадке. Тетрадей оказалось больше чем учеников. Остановилась она с тетрадкой у того места, где только что сидел дед Матвей усмехнулась:
— А ведь каким был, таким и остался…
— Кто это? — не поняли ребятишки. — Ослик?
— Да нет… — досадовала учительница.
Тетради были такими новыми и чистыми, что на них жалко было писать. Федя Плотников взял свою тетрадку в руки, понюхал обложку. Тетрадь пахла сосновым бором. Но здесь, в Беловодовском лесничестве, всё пахло лесом, пахли, видимо, уже и тетради. Полистал страницы — глазам открылось чистое поле. Полинеенное тонкими, чуть приметными, бороздками. Это чтобы рука вернее шла, не сбивалась. И ему так захотелось написать что-нибудь на белой бумаге, с нетерпением поднял он глаза на учительницу.
Надежда Фёдоровна доставала в это время чернильницы и ручки с перьями. Чернильниц она достала четыре штуки, для каждого класса в отдельности. Ещё положила на стол несколько резинок для стирания ошибок. И промокашку. Одну на всех. Больше не было.
Распределила всем тетради и ручки, стала давать задания. Класс у неё получился необычным, сразу четыре в одном. Вот ей и пришлось давать разные задания: одним по чтению, другим по грамматике, третьим по арифметике. На повторение, конечно. Учителя так всегда новый учебный год начинают. С повторения пройденного. А с меньшими, самыми маленькими — перваками — сама взялась. В этом году их подобралось трое: Федя Плотников, Серёжка Лапин и Танюша, что из города приехала. Хлопот с ними со всеми не оберёшься! Простое дело: точку поставить на чистом листе бумаги — и то как следует не могут. Не то что писать.
— Серёжа, не промокай пальцем.
— Не грызи ручку, Таня.
— Федя, сядь ровнее. Что ты щёку на тетрадь положил?
Старшие — те всё это уже усвоили, прыскают себе в кулак исподтишка, а то позабыли, что сами такими были. Не лучше и не хуже. Старшие — те грамотные уже, важничают перед первачками. А вот им, самым малым, всё приходится начинать сызнова. Правда, стараются они изо всех сил.
— А как же ослик, Надежда Фёдоровна? — спросил кто-то из ребят, когда ученики выполнили задание.
Учительница остановилась, подняла стёклышки пенсне. Внимательно посмотрела на Павлика. А он руки под стол — раз! Чернилами, наверное, замарал. Успел уже. Надежда Фёдоровна улыбнулась и тут же строго сделала Маленкину замечание.
— Ослик? — спросила другим голосом и присела на стул. Рядом с детьми.
Сняла пенсне — пружинки, видимо, давили ей переносицу и она снимала очки для передышки.
— Ослик начал читать.
— По-настоящему? — не поверили дети.
— А как же! Прочтёт страницу, перевернёт языком и носом, потом другую. И так всю книгу прочитал.
— Вслух?
— Да зачем вслух? Про себя, конечно. А как закончил, обернулся к своему хозяину и заревел по-ослиному.
Весело бьётся в печи жаркое пламя. Потрескивают сухие сучья, брызгаясь искрами из поддувала. Тёплый дух расходится по горнице. Да детворе не до этого. Слушает в напряжении — что дальше?
— Хозяином был у этого ослика ходжа по имени Насреддин. Ходжа — это вежливое обращение в старой Турции. Не ко всем, а к людям науки и просвещения, к тем, кто имеет отношение к воспитанию. Оно равно нашему «учитель», «наставник», или «духовный руководитель».
— Как дед Матвей?
— Как он, дети, — улыбнулась учительница.
— А что такое «духовный»? — спросил Федя Плотников.
— Ну, как вам это объяснить… — замялась учительница. — Наставник души. Как классный руководитель в школе. Так вот, есть целая книжка забавных анекдотов о похождениях ходжи Насреддина.
Тут же Надежда Фёдоровна объяснила и слово «анекдот», ученики не знали, что оно обозначает. Оказывается, это всего-навсего занимательный рассказ о смешном или необычайном происшествии. Всё просто, если знаешь. Это дед Матвей что-нибудь как завернёт, да ещё по-иностранному, — шалеют детишки от его учёности. А здесь всё ясно.
Рассказала это учительница, хотела снова перейти к уроку, но ребята не дали. Очень хотелось им знать, как же всё-таки Насреддин обучил своего осла грамоте.
— А просто: положил между страниц зёрна ячменя, осёл и искал еду. Конечно, натренировал его заранее страницы перелистывать языком и носом. Вот люди издали и думали, что осёл читает. А как ячменя на последней странице вдруг не оказалось, осёл посмотрел на хозяина в недоумении и заревел.
Весело трещит в печи жаркое пламя. От берёзовых дров чёрный дымок вьётся из трубы, затерянной среди дремучих лесов и болот, и никому в голову не придёт, что там, в избе деда Матвея, в самой большой комнате-светлице, дружно учатся по листам старого букваря дети.
За окном лютует стужа. Надрывно скрипят голые ветви деревьев, сухо шаркают по бревенчатым стенам колючие на морозе снежинки. Воет в трубе ветер. Иногда он подёргает наружную дверь. Дети насторожатся. И, успокоясь, продолжают своё дело. Тепло, укромно в старой, на зиму до окон обложенной мохом избе деда Матвея.
Часто дед Матвей дома не ночевал. Явится из лесу — управится: берёзовых дров наколет, печку истопит, принесёт из колодца воды. И как только начнёт смеркаться, опять в лес подаётся верхом на Короле. Через день-другой снова объявится. Приедет, обязательно что-нибудь привезёт: то мелу, то бумаги, а то и флакончик фиолетовых чернил. Казалось, он и уезжал только затем, чтобы школе что-нибудь раздобыть.