– В нашем-то положении… – изумился Крокыч.
– А почему бы и нет… – на мысль нельзя надеть наручники, дорогой друг, душу нельзя отстегать кнутом. Она всегда свободна. Я вот хоть и подневольный у Симы, а чувствую себя гораздо свободнее его. Он меня кнутом, а мне его жалко. Жалко, что в человеке, рождённая быть свободной, душа – мается в темнице его помышлений и пропадает. Это он не меня, Семён Ваганович, прутом стеганул, а свою душу несчастную стеганул.
Они замолчали. Через некоторое время Крокыч сказал:
– Вы, Вениамин Павлович, я смотрю, очень лихо заработали. Может быть от Симы благодарность заслужить хотите?
– Если бы вы, уважаемый художник, не были мне другом, то я бы обиделся, – разогнувшись, сказал Вениамин Павлович. – У меня стимул к труду появился. Первый раз подневольный труд в радость, – и профессор засмеялся.
– Поделитесь,… может быть, и я воспылаю любовью к рабству? – сказал непринуждённо Крокыч.
– Я вот о чём, Семён Ваганович, думаю и не только думаю, но и уверен – мы ищем эту, мою игрушку? Потому и руки сами к мусору тянутся…
– Дорогой мой профессор!! Простите, я об этом не подумал,… раз так, то мы должны найти её, быстрее чем другие.
– Пусть хоть кто-нибудь найдёт, мне всё равно, главное, чтоб нашли, да мне одним глазком на неё взглянуть.
– Они найдут и Симе отдадут, да на водку попросят, а Сима директору на блюдечке принесёт или ещё кому отдаст. А потом куда её сплавят? – никто не знает, – сказал Крокыч резко.
– Может, браткам, об этом шепнуть? – сказал Вениамин Павлович, – уж больно низкий процент вероятности, что игрушка попадётся именно нам.
– Мы никого из них не знаем, – дойдёт до Симы и будет беда. Это не важно, что он нас побьёт, он нас от работ может отстранить…
– Вон нам подмога идёт, – проговорил Позолотин, кивнув на приближающуюся группу людей.
– Сима с размахом дело делает – добавил Крокыч. – Стоп! Среди них вижу нашего знакомого.
– Кого?
– Помнишь к нам Валет приходил?..
– Конечно помню… Как же я могу такое забыть? Меня до слёз проняло. Может быть с ним поговорить, наш человек… Вы тут пошебуршите для видимости, а я сейчас, – и Крокыч, делая вид, что решил стянуть с кучи лесину, пошёл навстречу прибывшим.
Валет сразу узнал Крокыча.
– Что,… и вы здесь? – спросил он художника, пожимая ему крепко руку.
– А как же, – наигранно важно сказал художник, – в первых рядах.
– Что, и профессор кучи разгребает? – удивился Валет.
– И он тоже; в рабстве все равны.
– Сима старается, или кто ещё приказал? – поинтересовался Валет.
– Нет,… пока он один, – проговорил Крокыч и кивнул на Пегаса с Мухой. – Вон ещё двоих надсмотрщиков нашёл, страхуется, гат, боится просмотреть.
– Нам сказали, что какие-то глиняные игрушки будем искать.
– Правильно сказали, – подтвердил Крокыч, – а теперь слушай, – и он понизил голос до шёпота. – Позолотин уверен, что мы ищем ту самую игрушку о которой он пишет в своей книге, старую саратовскую,… понял?
– Как не понять, мы понятливые,… а что делать надо? – так же шёпотом спросил Валет.
– Ты кого-нибудь из прибывших знаешь?
– Не вопрос, многих, но не всех. Есть наши, а есть и не наши, но такие же странники как и мы. Среди наших могу положиться на Рябого, Шкоду, он в зелёном свитере, Илюху, и он кивнул в сторону щуплого болезненного парня. С Илюхой мы два года на одной трубе спим. Однотрубниками зовёмся. Так что будь спок, не подведём.
– Какой из твоего Илюхи работник, он же кое как себя носит. – Проговорил Крокыч глядя на испитое лицо бомжа, которого Валет назвал Илюхой.
– Нет, перекладывать с места на место он может.
– Что с ним?– спросил Крокыч, молодой ещё.
– Што, што? По закону хотел жизнь построить. Поддался на рекламу. Те, кто об этом кричит, хитренькие. Они по закону сами не живут, а народ подначивают. Вот и нашего Илью подначили. Ему один из новых русских так и сказал: «Хочешь из твоей же квартиры тебя выселю и будет всё по закону», а Илюха в бутылку «не имеете права». Вот ему и прописали закон. Сделали так, что и жена ушла, и квартиры лишился, а потом и здоровья. Подрядился на дачах кирпич носить рано весной. То ли надсаднился, то ли простыл, холодно было. С тех пор и чахнет. А этот, новый русский, однажды его увидел, открыл дверку машины и спрашивает: «Ну, что, одумался или нет, законник?». Илюха стоит и молчит, только землю носком ботинка ковыряет. «Стало быть не одумался» – заключил тот, что в машине. – Живи дальше» Вот так. Можно сказать за правду пострадал. Помрёт, конечно. Только не он первый и не он последний… Все там будем.