Батист замолчал. Доцент устремил на него беспомощный взгляд и медленно повторил за иностранцем произнесённую им фразу: «За ваш совесть скоро не дадут ни копейки».
– Да-да, господин доцент, – это единственный товар имеет тогда самая большая цена, когда его в принципе нет… – и Батист захохотал над собственным и, как ему показалось, очень удачным каламбуром. – Ха-ха-ха, …Ха-ха-ха… Самая высокая цена за НЕТ. Самая высокая цена за пустота…
Гуделке это очень не понравилось. Он хотел крикнуть этому противному человечку, что он не болванчик и что он своей совести никому не продавал. Но Батист взял Гуделку в руки и так сдавил своими суховатыми цепкими пальцами, что у Гуделки перехватило дыхание и, возможно, он так бы и задохнулся, если бы Батист его снова не поставил на стол. Но больше чем иностранца, он ненавидел доцента Забродина. Иностранец что? Купил, вывез, продал, а доцент?.. Он-то свой. А он, Гуделка, думал, и правда, что попал к настоящим ценителям искусства. Тогда ему было приятно, что о нём так высоко отзываются. А на деле оказалось, что он попал к мошенникам, желающим только извлечь из него выгоду. «Вот тебе и Гуделкина выгода» – подумал он и ироничная улыбка в отношении своих недавних мыслей мелькнула в краешках его губ. «Гуделкина выгода»,– проговорил он ещё раз и две маленькие слезинки блеснули на его ресницах. В первые минуты его постигло разочарование. И тут он вспомнил о гармонисте Ваське, вспомнил, как все игрушки осуждали его за то, что он прельстился на красивую жизнь за рубежом и увлёк за собой козочку и овечку. А чем лучше он – Гуделка, который мечтал не о том, чтобы в него играли дети, а чтобы им восхищались взрослые. Да-да, восхищались его великолепным комбинизоном и искусным пролепом. Он ведь тогда считал это за свои достоинства. А разве эти достоинства были его? Ведь по правде у него и не было никаких собственных достоинств, а всё, что он имел, это было искусство мамушкиных рук.
И теперь за эти прошлые мысли Гуделка возненавидел себя, и готов был от стыда расколоться пополам. И он был уже готов упасть со стола и расколоться, как другая мысль молнией мелькнула у него в голове: «Расколоться – это не выход из положения. Он расколется, его отдадут реставратору, тот его снова соберёт в кучу и его продадут ещё дороже. Нет, так дело не пойдёт. Надо что-то делать,… что-то делать?.. И первое, что ему пришло в голову – бежать. Бежать подальше из этого дома. Ему стало жутко от того, что как только он приобретёт ценность в мировом сообществе ценителей старины, то может тоже попасть в целлофановый мешочек с биркой и будет отправлен в коробку, где будет тьма и тараканий шорох.» И тут он вспомнил о своём друге Свистоплясе, и вспомнил те сражения, которые они разыгрывали на чердаке, и ему стало горько. Разумеется, что всё это были детские шалости и игры. А ещё он вспомнил, как они сражались с вещизмом, дырявя трезубцем, как им тогда казалось, «лишние» рубахи и платья на верёвках. Как всё это было наивно… и как всё это было давно? Казалось, с тех пор прошла если не вечность, то целая жизнь.
«Надо бежать в мамушкин дом на чердак. Лучше залезть в ящик из-под мыла и сидеть в нём со своими глиняшками» – решил он. И это не так далеко. В окно видно Соколовую гору и памятник. В любом случае за пол-дня можно дойти даже с его короткими ножками. Гуделка просто не знал, что нет уже мамушкиного дома, а разбитый ящик из-под хозяйственного мыла валяется около большого лопуха на городской свалке.
....................
Антон тем временем никуда не ушёл, а продолжал наблюдать. Он видел, как доцент схватил Костю и как запер его в полуподвальном помещении, потом с кем-то говорил по мобильнику, а потом пришёл этот, тощий и горбоносый. Как только доцент пошёл проводить гостя за калитку, Антон быстро пробрался во двор, подбежал, крадучись, к двери, но она была заперта на замок.
– Кос-тя… Кос-тя… – зашептал он, – это я – Антон.
– Здесь темно и пахнет плесенью, – прошептал Костя. – Дверь на замке.
– Я знаю, – попытаюсь найти какую-нибудь железяку, чтоб подковырнуть…
– Осторожнее…
Но не успел Антон отойти от двери, как рука доцента стянула ему сзади ворот рубашки; перехватило дыхание, мальчик захрипел. Щёлкнул замок, дверь открылась и мальчишка от пинка кубарем полетел в дверной проём.