– Я буду стеречь твой дом, когда в нём уже никого, никого не будет, – проговорил зверь человеческим голосом похожим на скрип большого дерева.
– Этого не требуется, – поспешно сказала Елена Никаноровна, – будь свободен; пока я жива, то никому не нужна, кроме моих деток, то разве что изменится после смерти. Уходи… Скоро сюда придут страшные люди и не оставят здесь камня на камне… Спасибо тебе, милый, послужил. Передай отшельнику от меня спасибо, что не забыл старую игрушечницу. А теперь, собиратель, посиди ещё чуток и когда дыхание моё остановится, закрой мои глаза и ступай. Да, кстати, а брат твой, хранитель, не возвратился из дальних стран? уже должен быть здесь. – Спросила мамушка, – что-то его изразец недвижим?
– Этого никто не знает, – проговорил зверь и лёг около мамушкиной кровати на полу, положив косматую голову на передние лапы и прикрыв глаза.
– Ты собиратель, – сказала старушка почти шёпотом, твоя задача собрать всё, что осталось от сделанного умельцами, как повелел тебе отшельник, и передать собранное хранителю.
– Я помню об этом, – промолвил зверь. – Я много чего в его отсутствие успел. Огромная пещера, скрытая в Соколовой горе от человечесчкого глаза, заполнена; в ней не хватает только твоих изделий. Я сделаю всё, что мне поручено.
– Жди хранителя, – прошептала старушка. Больше Елена Никаноровна не сказала ни слова.
Ночью старушки не стало, гирька опустилась до пола и старая добрая игрушечница, умерла. И люди в окрестностях, аж до самого Сенного базара, услышали полный горести громкий звериный рык. От этого рыка взлетели с карнизов, близ находившейся церкви, в ночное небо испугавшиеся голуби. Звуковая волна от рычания достигла колоколов на звоннице, ударилась о них и те отозвались тихим одновременным гулом. Прснувшийся звонарь, выглянул в окно и, взглянув на часы, перекрестился, лёг на другой бок и сказав только одно слово «почудилось», уснул, а дворник Никита, ночевавший во дворе под вишней, вдруг сел, покрутил взлахмаченой головой, прогоняя остатки дрёмы, поскрябал бороду, подошёл к калитке, выглянул на улицу, думая, что просигналила какая-то большая машина, но ничего не увидев, снова лёг под вишню.
От этого рыка проснулся и вошёл в комнату мамушки мальчик Глиня. В комнате никого не было. Глиня стоял рядом с кроватью и не понимал, почему мамушка не шевелится и не гладит его рукой по голове. Он даже не заметил, как прямо к изголовью умершей спустился на паутинке паук Федя. Мы о нём уже упоминали, когда говорили о воробье Крошкине. Федя повисел над Еленой Никаноровной, погладил двумя паучиными ножками мальчика Глиню по голове и глубоко и горестно вздохнув, медленно, перебирая лапками по паутинке, стал подниматься к потолку. Ножки его скользили, так как паутинка была мокрой от горьких паучьих слёз.
Я думаю, что ты читатель, уже догадался, что всё многочисленное семейство старого дома по Большой Горной улице были игрушки. И были они сделаны из самой обыкновенной глины, которую Елена Никаноровна хранила в сарае в больших ларях. На эту-то глину и наткнулся в потёмках Муха.
Ах! Если бы знал Пал Палыч, что Леня Пегасов принёс ему на экспертизу именно глину из сарая, когда-то известной и забытой игрушечницы. Если бы он знал, что именно в этот дом завозили его в детстве к дальней родственнице попить воды? Если бы он это знал! Впрочем, кажется, он стал о чём-то догадываться.
Глава 7. Непризнанная болезнь
На следующий день, после обеда, к дому, крытому красной черепицей, на Большой Горной подъехала машина с крупной надписью «РИТУАЛ». Из неё вышли одетые в чёрное сотрудники похоронной фирмы, положили Елену Никаноровну в гроб и унесли. Сторож Никита ещё походил немного по горнице старого дома, поскрипел половицами, похмыкал, поглядел на испуганных глиняшек и сказал: «Вот мы и осиротели… Нет вашей мамушки…, нет моего лучшего друга… То-то и оно… Что теперь со всем этим будет? – Он помолчал и добавил, – Просил меня один господин, вроде добрый, позвонить, когда Никаноровна преставится. Дом этот он намеревается купить, отремонтировать. Я его попрошу, чтоб вас не забыл…».
Никита ещё немножко посидел, взял молоток и пошёл забивать гвоздями ставни.
Как только Никита заколотил ставни и в доме образовался полумрак, игрушки сразу зашевелились, послышались вздохи. Обитатели старого дома под черепичной крышей без Елены Никаноровны сразу почувствовали своё одиночество и беспомощность. Они ходили по комнатам, не зная чем себя занять. Каждый думал о своём, но вместе, если соединить их разрозненные мысли, они думали об одном и том же – «что будет?». Свистопляс тыкал трезубцем в стык между половицами, бороться с недугами человечества ему как-то не хотелось. Пустолай подошёл к двери в сенях, поцарапал её лапой, но дверь была плотно закрыта дворником, выйти во двор было нельзя. Мурлотик лежал с закрытыми глазами, но не спал и даже не дремал, просто, лёжа с закрытыми глазами, ему удобнее было отдаваться своим философским размышлениям. Овечка и козочка присмирели и не стукались лбами, а отрешённо смотрели на Заступника, который ходил взад и вперёд по столу, держа на плече дубину. И если бы он не ходил взад и вперёд, то наверняка бы расплакался. Откровенно плакали, обняв друг друга руками, только двое – Дуня и Катерина. Их лица были мокры от слёз. Куда-то подевалась весёлость Васи. Он сидел на маленькой скамеечке, сделанной специально для него, чтобы было удобно играть, но не играл, а только нажимал на клавиши, да теребил ремни гармошки.