– Мимо пройдёт, – вглядываясь в горизонт, произнёс Семён Ваганович. – До реки дойдёт и прольётся.
– Дождика бы не мешало, – сказал профессор, а с другой стороны, жаль – намочит необследованные кучи.
Они вошли в хибарку и профессор стал выкладывать из мешка найденное, художник хотел ему помочь.
– Нет… нет… я уж сам, – проговорил Вениамин Павлович. Лицо его просто светилось от счастья. – С этим, Ваганыч, надо вести себя предельно осторожно, вещи старые и могут поползти…
– Знаю…, знаю… Вы мне всякий раз, Вениамин Павлович, говорите одно и тоже, как будто вы из этого оврага вытаскиваете вещи совершенно новые и крепкие…, удивляюсь…
– Вы, Семён Ваганович, не обижайтесь, это я так, для порядка, больше по привычке и вовсе не хотел вас обидеть…
– Так и я ворчу, дорогой профессор, для порядка. «Вот, – думаю, – бросила человека судьба на дно, а он и на этом дне человеческой жизни, без каких- либо условий, зачастую голодный и холодный продолжает своё научное дело, это, можно сказать, героический поступок.
– Что вы!.. До героизма тут далеко, Семён Ваганович. Это вы так…, подбадриваете старика. Как я знаю – вы ведь тоже без дела не сидите… и то же не в специализированной мастерской с кондиционерами свою картину пишете.
– Только не надо вспоминать о вонючей кадке из-под рыбы, – улыбнулся художник, зная, о чём сейчас скажет профессор.
– Нет-нет, больше не буду. Раз вам эта кадка доставляет удовольствие, то ради бога…, сколько угодно.
– Хочу вас поблагодарить, Вениамин Павлович, за краски. Помните, на прошлой неделе вы нашли их в своём овраге.
– И что?.. подошли?.. – заинтересованно спросил Позолотин.
– Очень даже подошли… Я их разбавителем, а они и разошлись, не успели до конца высохнуть. Вы мне так помогаете своими находками, то разбавитель, то скипидар, то краски. Особенно для меня ценна изумрудная зелень. Краплак, тоже заканчивался, а тут целый тюбик, надолго хватит. Его ведь у меня не так много идёт. Вот сиена – это другое дело. Сиена у меня в ходу. Ой! – всполошился он, – Что это я о своём, да о своём. Наверняка вы что-то, профессор, не договариваете…Что там у вас ещё в мешке? Глаза-то вон как поблёскивают.
– Как и следует художникам, вы проницательны!… – торжественно сказал Позолотин и с этими словами вытащил из мешка несколько тряпичных кукол. – Ну, как? – и он восторженно посмотрел на Крокыча.
– Объясните, Вениамин Павлович…, чтоб я знал чему радоваться? по мне – куклы, как куклы, – и Крокыч с недоумением посмотрел на профессора.
– А вы, любезный, на материал посмотрите из которого они сделаны…, на материал…
– Материал, как материал, – проговорил Семён Ваганович, ощупывая кукольные платьица, – в чём секрет, говорите?
– Да как же вы не видите!? Это же самотканка… ну что вы, право!.. – расплылся в улыбке профессор.
– Чего в этом особенного? Ну, самотканка… Скажите толком. Всё равно я не догадаюсь…
– А здесь, Ваганыч, и догадываться нечего. Тряпичные куклы позднего периода в развалах нет-нет да и встречаются. Материя машинного производства, она сразу о позднем периоде говорит, а это самотканка. На этих куклах одежда из особой ткани сделана. Её дома на деревянном ткацком станке в зимнее время хозяйка дома вырабатывала, а это уже бросай на полтора – два века назад. Вот так дорогой, – и Вениамин Павлович радостно засмеялся.
– Много ли человеку для счастья надо? – сказал шутя Крокыч, – нашёл тряпичную игрушку и рад.
– Рад! И очень рад!… – подхватил Вениамин Павлович, – за такую находку я готов простить Симе все вчерашние издевательства… – Профессор помолчал, глубоко вздохнул, и задумчиво договорил. – А если бы нашёл, то чего я пытаюсь всё время найти, то я бы и Забродина расцеловал.
– Так это уж слишком, – насупившись заметил Крокыч, – имейте к себе уважение, милейший. Они вас в яму, а вы из ямы им говорите, что вы их любите и готовы простить. – Кстати, чего это вы пытаетесь всё время найти? Чего-то раньше вы мне об этом ничего не говорили…, видно сейчас проговорились. Не так ли?
Профессор немного сконфузился, поняв, что проговорился и, не желая обидеть друга какой-то личной тайной, чего меж ними, за годы, прожитые на свалке, не водилось, сказал:
– Есть малость. Но, не потому молчал, что не доверяю, а более потому, что собственным голосом собственную мечту боялся спугнуть…
После этих слов профессор помолчал, видно не зная, как и с чего начать, затем собрался с мыслями и сказал: