Валет от неожиданности открыл рот, да так не закрыв и остался стоять некоторое время, а потом вдруг засуетился и стал выкладывать из сумки съестное, приговаривая:
– Вы не гнушайтесь…, братухи старались…, всё свежее. Просроченное – ни-ни. Мы от всей души, кто чего мог… с мира по нитке, как говорится.
На столе в хибарке вырастала куча съестного, а Валет всё вытаскивал и вытаскивал, казалось из бездонного мешка свёртки, свёрточки, кулёчки…
– Мы тебя в обиду не дадим, – приговаривал Валет. Дело это уже не твоё личное, а обчественное. Если так пошло, то мы пилигримов всей Расеи… все подключатся. С Пензенскими уже разговаривали… Там Самарские пособят… Тут наш бомжатник только расшевели…О-го-го! – Наконец он запустил руку в мешок ещё раз и ничего не вытащил, мешок был пуст. Валет виновато посмотрел на Крокыча и профессора и сконфузился оттого, что в мешке больше ничего не оказалось.
А через пять минут они уже втроём сидели за столом и дружно пировали.
– Вы…, вы удивительнейшие люди, говорил со слезами на глазах профессор… – я даже не знаю чем вас отблагодарить… – Он привстал. – Вот Семён Ваганович, поразительный художник. Вы знаете,– профессор посмотрел на Валета, – он пишет картину века. Вот это всё, он обвёл взглядом торчащие ото всюду скатки бумаги, – эскизы к этой картине. Её выставка будет подобна землетрясению,… обрушатся здания притворного мира, она обнажит тлетворное…, она…, она…, – но Позолотин больше не сказал ни слова, у него от перевозбуждения запершило в горле и он, закашлявшись, сел.
– Вот это да!!! мы решили помочь одному таланту, а тут их даже два оказалось, – весело сказал Валет… Чёрт возьми…, до чего я рад, что вас нашёл… Только вы мне книгу покажите, рисунки я вижу… здорово всё. Расскажу братухам – не поверят.
– Вон свёрнутые эскизы к картине в углу стоят, –проговорил, улыбаясь, профессор. – Семён Ваганович сегодня отбором занимался, а то девать всё некуда…
– Да это целый рулон… – проговорил Валет, с уважением глядя на эскизы.
– Будет картина века, – пояснил Позолотин.
– А это всё для чего? – спросил Валет и кивнул на торчащие вокруг ватманские листы.
– Это тоже самое, – смутился Крокыч, – просто, когда что-либо пишешь, то обязательно есть первоначальные наброски, а есть уже более поздние, выношенные зарисовки, только картины всё равно пока нет. Зато есть готовая рукопись Вениамина Павловича, – переключил Крокыч внимание на профессора.
– Не вижу, – Валет взглядом окинул стол. – Где рукопись? Мне братухам надо докладать.
– Так вот же она, – сказал Крокыч и отодвинул фанерку, закрывавшую потайную нишу. В нише Валет увидел две стопки бумаги. Профессор достал несколько листов лежащих сверху объёмной пачки и подал гостю. Валет взял, покрутил их в руках, пытаясь прочитать заглавие и, смутившись, вернул профессору. – Знаете, я в этом не очень разбираюсь. Главное я видел собственными глазами… вся полка в стопках рукописи, теперь есть, что сказать людям.
– Да нет, – сказал Крокыч, – левая стопка – черновик, а правая – беловик.
– Спасибо. Теперь удостоверился. Только мне засиживаться нельзя… вы уж извиняйте, я ужо, как- нибудь ещё загляну… Нам, главное, чтоб знать… – И уже ни к кому не обращаясь, проговорил: «Чудны твои дела, господи…, действительно – пока не сгниёт, не прорастёт», – и Валет, попрощавшись, ушел.
После ухода Валета в хибарке наступила тишина Эту тишину прервал профессор. Вениамин Павлович встал и, прохаживаясь в узком промежутке между столом и кроватью, проговорил:
– Человек – это тайна… Мы с вами, Семён Ваганович, теперь просто не имеем права не довершить начатого… ни я, ни вы. Сами полуголодные ходят, живут тем, что найдут… а поди ж ты!.. Не имеем права …, слышите меня? – у Позолотина выступили на глазах слёзы.
– Не только слышу, но и нутром чую… – велик человек!… вот этому поражаюсь, – добавил Семён Ваганович, – и чем ниже падёт, тем величественнее, восстав, становится… А я для вас тоже подарок приготовил, – и он на минуту, выйдя за дверь, вернулся назад с каким-то коробком.
– Что это? – спросил одними глазами профессор.
– А ничего особенного, – проговорил Семён Ваганович и вытащил из коробка очень старую механическую печатную машинку. – «Ундервуд» называется, – сказал художник и похлопал по её по чёрному блестящему стальному телу. – Будете теперь не авторучкой строчить, а на технике работать.
– Как же вы её достали? Где?! – удивился Вениамин Павлович, – вы же в отбросах не роетесь?