– А чё наблюдать, этот Тараканов приказал мордоворотам избить дворника, вот и всё, тут и валенку понятно. Видишь, какая у него презрительная мина, как он глядит на этого дворового.
....................
И действительно, улыбчивый глаз Фомы Фомича налился злобой, он кивнул двум молодым крепким парням, повидимому телохранителям, и те, взяв избитого Никиту за руки и ноги, отнесли и, раскачав, бросили под вишню, сказав напоследок: «Вот тут и лежи, спаситель отечества, знай своё место. А будешь плохо лежать, то мы вернёмся, а тебе это нежелательно. Если мы вернёмся, то будет больно и даже очень».
– Я тебя не боюсь! – выкрикнул Никита и плюнул в лицо верзиле. После чего последовал удар в лицо и Никита повалился под вишню. Из разбитых зубов его полилась кровь. Вдруг, откуда не возьмись, появился Антон, и, прыгнув на верзилу, вцепился ему зубами в руку. Верзила выдернул руку. «Сволочи,… Сволочи!!» – кричал Антон и бил кулачками верзилу по спине, голос его терялся в рёве моторов. Он заступился за дворника, но этот поступок ему даром не прошёл. После хорошей оплеухи он упал на Никиту, затем вскочил, но Никита удержал его за рубашку и, покачиваясь, встал сам.
Ах! Как бывает порой страшен тихий простой русский человек в гневе своём. Когда не очень крепкое тело его вдруг наполняют неведомые силы дикой ярости. Какие гены и почему, до селе молчавшие, вдруг заявляют о себе и руководят русичем? Откуда в нём берутся силы, смелость и решительность, чтобы с таким жертвенным отчаяньем сопротивляться злу? В это время в нём перестаёт работать внутренний закон самосохранения, а равно и другие законы выживаемости, потому как лопается с визгом и стенанием пружина терпения и миролюбия, заложенная в него творцом, и выходит русский человек из себя, а его миролюбивая и жалостливая душа летает в отчаянье по телу и ищет спокойного места, и не находит его. Или может быть это тёмные тайные силы, поправ закон Творца, перегрузили человеческую душу сверх меры пакостями, которые только они умеют творить над человеческим существом, а затем в испуге разлетаются, кто куда, не в силах контролировать зажжённое ими буйство. Велик кроткий человек в своей несокрушимой ярости праведного гнева.
Никита, поднявшись с земли и отерев тыльной стороной ладони окрававленный рот, вдруг как бы вырос, поднялся, а, может быть, его обидчикам это только показалось, только накачанные телохранители почему-то попятились, а дворник, отбросив в сторону метлу, схватил ближе стоящего к нему верзилу, легко поднял над головой, как поднимает весенняя волна в реке щепку и иной мусор, и бросил его в наполовину наполненный мусорный бак. Охнуло и выгнулось железо бака. Без злобы глядят Никитины голубые глаза на поверженного лиходея и искрящиеся лазоревые смешинки, мелькнув в их глубине, переходят и скользят в складках его губ. Минута и следом за первым верзилой место во втором баке занял другой и только четыре волосатые ноги в до блеска начищенных ботинках, торчащие из баков, напоминают видевшим, разрешившееся здесь справедливое возмездие.
И вот уже Никита поворачивается к Фоме Фомичу и синеволосой. Ужас исказил прелестное личико девицы, и проявилось на её лице внутреннее уродство, до селе прикрываемое маской добропорядочности, а оба глаза «добрячка» Фомы Фомича застыли в злом выражении. Новые хозяева дома впрыгнули в «шевроле» и застучала синеволосая в спину водителя маленькими жёсткими кулачками с одним требованием – немедленно уехать.
Фома Фомич из автомобиля махнул бульдозеристу рукой, дескать, начинай. Трактор тронулся, заклубилась пыль и скрыла Никиту и мальчишку, который бросился к парадному крыльцу дома, и скрыла эта пыль вышедшего из-за угла дома землемера, который никем не замеченный подошёл к мусорке, свалил набок баки с незадачливыми молодцами, затем поднял, вылетевший из мусорного бака мешок, подошёл сзади к Никите и ловко накинул его дворнику на голову, затем подставил ножку и толкнул. И сделал он это расчётливо, без суеты, как делают люди привычное им дело.
Никита упал лицом вперёд, во весь мах, как падает подкошенная трава, только охнула и глубоко вздохнула земля, приняв на себя живую тяжесть тела. И подалась от удара грудная клетка, и вышел из груди богатырский дух, и приняла его земля. Был богатырь, а стал просто человек. После совершонного, землемер тихо и незаметно удалился с довольной улыбочкой на лице, не поворачиваясь и не глядя как озверевшие охранники избивают ногами упавшего…
– Эй! Вы! Палицы захотели! – прокричал из слухового окна верзилам Заступник.
– За что? – проговорила, всхлипывая, Дуня, – Никита добрый, хороший…
– За это самое и получает, – выпустив когти, проговорил сквозь зубы Мурлотик, – шпана проклятая.