Но пока я об этом не говорю ни Чамате, ни его близким и знакомым, заинтересованным в положительном исходе дела. Всякое может случиться, Виталик может и не подыграть мне, встанет на чисто формальную позицию и не примет документы о помиловании до тех пор, пока Чамата не отсидит одну треть срока, как и положено по закону. В хорошеньком положении я тогда окажусь перед Чаматой, уж лучше подождать немного, когда все прояснится окончательно.
На ипподроме мои дела после процесса Чаматы, так удачно мною проведенного, не сдвинулись с мертвой точки. Я все так же потихонечку-полегонечку проигрывал каждый беговой день. А ведь я возлагал такие надежды, когда познакомился с Насибовым и Козловым, но все мои прожекты оказались сродни воздушным замкам. За все время, пока тянулось дело Чаматы, я так ни разу и не подошел к Насибову и Козлову, мне было как-то неловко это делать: вот, мол, адвокат, а играет на бегах, а после дела я и совсем застеснялся, как девица, хотя и видел на соседней трибуне и Насибова и Козлова. А через месяц скаковой сезон кончился, и жокеи уехали из Москвы на свои конные заводы до следующего бегового сезона, а я решил дождаться выхода из тюрьмы Чаматы и уж тогда-то отыграть весь свой проигрыш. Чамата, думал я, не забудет, что я для него сделал, и подскажет мне темненькую лошадку, и эта мысль немного согревала меня, и я сразу же, как только получил от жены все необходимые документы, составил ходатайство о помиловании и лично пошел на прием в Президиум Верховного Совета. Перед этим, конечно, созвонился со своим знакомым, обрисовал ему горестное положение жены Чаматы, которая осталась одна с четырьмя детьми, и Виталий Иванович, тронутый ее горем, согласился принять у меня документы и сделать все от него зависящее, чтобы ходатайство о помиловании было рассмотрено положительно.
И он не обманул меня, и уже через три месяца я получил от Чаматы маленькую открытку, в которой он благодарил меня за проделанную работу. Это было где-то в конце марта, и я с нетерпением стал ждать открытия скакового сезона в мае месяце. Я написал Чамате довольно большое теплое письмо и в конце послания просил его, когда он приедет в Москву, позвонить мне в юридическую консультацию либо домой, и даже предложил ему остановиться у меня, а не болтаться по общежитиям. Ответа на свое письмо я не получил, но это нисколько не смутило меня.
18 мая, в первый день нового скакового сезона, я шел на ипподром как на праздник. Купил программку и судорожно ее перелистал. Знакомой фамилии не было. Ничего, успокоил я себя, запишут Чамату в следующий раз, но и в следующий раз Чамата не скакал. На трибуне объяснили причину: ему не разрешили скакать в Москве, и он скачет в Ростове. Появился Чамата на московском ипподроме примерно за месяц до закрытия скакового сезона. Я раскрыл программку и ахнул: знакомая фамилия — на кобыле Элишань скачет Чамата. Я конечно же сыграл его, и он на своей кобыле вел почти всю дистанцию, и когда я уже в уме подсчитывал, какую сумму отхвачу за Чамату, так как его почти никто из игроков не играл, на самом финише его обыграл Пастухов, который скакал на Ферзе. Но это я играл сам, по-дилетантски, не зная, едет или не едет он на выигрыш, а вот в следующий беговой день, когда он поскачет снова и я буду точно знать — играть его или не играть, вот тогда, думал я, я уже не промахнусь и сыграю его наверняка, и не одним рубликом, а может быть, даже десяткой.
За программкой на воскресенье поехал заранее и не успел отойти от киоска, тут же развернул ее: Чамата скакал сразу в двух скачках, и в обеих мог выиграть, а мог проиграть, все зависело от того, как он договорится с другими жокеями, которые скакали вместе с ним, а главное, от того, поскачет он на выигрыш или нет, а об этом можно узнать только от него самого. Но как связаться с ним? Если бы он скакал с начала сезона, то наверняка жил бы в общежитии ипподрома вместе с другими скакунами, а так он мог на день-два остановиться у каких-либо знакомых. Придется ждать до воскресенья и перед самым заездом послать кого-нибудь в конюшню, ну хоть бы Ваню-Ваню, и узнать, едет или не едет Чамата на выигрыш, и если едет, то в какой скачке, в третьей или в седьмой. Хорошо бы увидеть Ваню-Ваню заранее, он сбегает, не откажет мне в этой маленькой любезности. Ваня-Ваня уважает меня и все узнает у Чаматы и про скачки, а может, что-нибудь пронюхает и про заезды, чтобы нам легче было угадать края. Одно лишь сомнение мучило меня: «А вдруг Чамата сделает вид, что забыл меня и никакого адвоката не помнит, и пошлет моего гонца куда подальше». Ведь не случайно же Бальзак в «Отце Горио» написал, что люди трех профессий не могут уважать других людей, и среди этих профессий назван адвокат. И я сам, по своему опыту, уже успел убедиться в черной неблагодарности клиентов. Некоторые из них не только бы с удовольствием забыли про меня, но если бы у них была хоть какая-то возможность, но и сотворили какую-нибудь подлянку. Но я гнал от себя прочь эти черные мысли.