Повернувшись боком, женщина протиснулась в дверь, и та за ней с шумом захлопнулась. После морозного, прозрачного воздуха электрическое освещение ослепило ее. Какое-то мгновение она стояла не двигаясь, словно приноравливаясь к обстановке. Сделав несколько шагов, женщина споткнулась. Раздался дружный смех. Все тот же голос, но уже с ноткой иронии, произнес:
— Ты что, ослепла, что ли? Не видишь, изделия стоят?
Женщина промолчала. Примостив ношу у себя в ногах, она начала раздеваться. Не спеша сняла рукавицы, развязала веревку, которая стягивала полушубок, опустила воротник и только тогда принялась за платок. Большие, морщинистые руки проворно развязали узел, и показалось открытое лицо старого человека с морщинами вдоль и поперек. Лицо это красноречивее всяких слов говорило, что прожитые годы не были для женщины беззаботной прогулкой по жизни. Многое, видно, довелось испытать ей на долгом бабьем веку.
Теперь, когда старушка отошла от мороза, рабочие молча рассматривали ее. Да и как же было не смотреть, если скоро обед, а это первый посетитель в мастерской. В тридцатиградусный мороз все предпочитают сидеть дома. Слесарям не терпелось узнать, с чем пожаловала к ним старушка. Первым не выдержал молодой парень. Он подошел к старушке и, нарочно споткнувшись, ударил ногой по предмету. Раздался глухой звук, и парень съязвил:
— Уж не колокол ли с церкви принесла, бабка…
Старушка ничего не ответила. А рабочий, облокотясь о стойку и бравируя перед товарищами, продолжал в том же духе:
— А может, ты бомбу притащила и хочешь нас взорвать? Кто тебя знает.
Глупость парня потонула в смехе, и он миролюбивее заметил:
— Сидела бы ты дома на печи в этакий-то мороз… И какая нелегкая тебя принесла к нам, бабка?
— Самовар…
— Могла бы и через неделю прийти. Большой бы беды не стряслось.
— Значит, не могла.
Женщина сказала это так, словно-речь шла о живом человеке, а не о вещи. Подошедший к слесарям пожилой рабочий одернул озорника:
— Хватит тебе изгаляться над старым человеком. Сопли еще не высохли под носом, а туда же…
— Я что, я ничего, — стушевался парень.
Старушка занялась свертком. Она осторожно развязала старое пальто, глазам рабочих предстал большой самовар старинной работы.
Старушка любовно протерла его тряпочкой. Самовар тускло заблестел.
Может быть, в другое время, когда в мастерской находились люди, приемщик давно бы прервал занятие старушки. В данный же момент она была единственным посетителем, и ее появление с самоваром в какой-то мере развлекало рабочих, хотя и думали о ней по-разному. «Забавная старушка, — размышлял приемщик. — Все к старости становятся чудаками и каждый по-своему с ума сходит. Ишь ты, как она обхаживает самовар…» — «Делать старушенции нечего, вот она и возится с каким-то паршивым самоваром целый час», — пронеслось в голове молодого рабочего. «Одна, наверное, старушка осталась, — жалел бабку пожилой слесарь. — Иначе кто бы ее выпустил из дома в такой мороз? Устала, бедняжка, пока дотащилась до нас. Помочь бы ей не мешало…» Он попросил приемщика:
— Михеич, отпусти старушку, что она у тебя в проходе-то торчит как неприкаянная.
Приемщик вышел из-за перегородки.
— Что у тебя с ним стряслось?
— Крант заедает. Поддувало, ежели можно, посмотрите, и… — старушка замялась, — отнекировать.
— Отникелировать, — поправил ее приемщик и, определив объем работы, выписал квитанцию.
Старушка повертела бумажку для приличия в руках, несколько раз близко поднесла ее к глазам, но разобрать, что написано в квитанции, так и не смогла. Она была неграмотна. Из всех каракулей, которые вывел приемщик, уяснила лишь цифры: два рубля сорок копеек, но для верности переспросила:
— Скоко?
— Два сорок.
Откуда-то снизу старушка извлекла завязанный аккуратно платочек, отсчитала положенную сумму, и платок вместе с квитанцией так же незаметно исчез в складках ее одежды. И не успела за ней захлопнуться дверь, как молодой рабочий небрежно взял ее самовар и бросил в общую кучу, где его трудно было отличить от других.
Месяц для Анисьи, так звали старушку, тянулся мучительно долго. Она не находила себе места, дожидаясь дня, когда нужно будет идти в мастерскую за самоваром. Наведывалась в гости к своей товарке, такой же, как она, старой и одинокой женщине. Подруга да самовар связывали еще Анисью с жизнью. Нет, была еще фотография на стене, на которой они сняты всей семьей. Когда она смотрит на фотографию, ей кажется, что сыновья с мужем сойдут к ней и начнется задушевная беседа. От напряжения глаза слезятся. Если долго-долго смотреть, то фотография расширяется, уходит, а сыновья с мужем наклоняются к ней. Анисья протягивает руки, но пальцы натыкаются на стену. Тогда она садится за стол, вынимает из шкатулки три пожелтевшие от времени листочка. Такие безобидные на вид, а сколько причинили горя.