Несостоявшееся свидание, идиотский телефонный разговор, немые звонки, и для полноты счастья она подкинула ему этакий праздничный подарочек, когда он не выдержал напряжения и позвонил ей еще раз. И как утопающий хватается за соломинку, точно так же влюбленный готов уцепиться за любое, пусть даже неправдоподобное обстоятельство, лишь бы еще на какое-то время отдалить расставание с любимым существом. Нечто подобное произошло и с ним. Пока он писал свою повесть и ежедневно, ежеминутно, каждое мгновение находился с ней наедине, мог часами беседовать с выдуманной девушкой-мечтой, ему искренне казалось, что никакая реальная девушка не сможет бороться с ней, она все время будет стоять на его пути. Она, девушка-мечта, никогда не уживется ни с какой другой девушкой, сколь бы прекрасна и обольстительна та ни была. Но стоило ему кончить писать, стоило только на какое-то время расстаться с ней, как он почувствовал такую пустоту, что хоть вешайся. И тогда он понял, как тяжело и нереально жить в выдуманном мире, как жестоко чувства мстят, понял, что все время обманывал себя, тешась несуществующей и несбыточной мечтой, а реальная конкретная девушка живет совсем рядом, и стоит лишь позвонить ей, рассказать, как он целый месяц ни на секунду не расставался с ней, поблагодарить ее за то, что она просто существует на земле, и наверняка та, выдуманная, понравится ей, и они, может быть, даже полюбят друг друга, и тогда все, что терзало и мучило его в последнее время, уйдет само собой в небытие. Одним словом, он хотел невозможного: примирить творчество и действительность, но очень скоро убедился, что у него из этой затеи ничего путного не вышло, а причинил только себе лишние страдания.
Вот уж она никогда не думала, что писатели — такие наивные люди. Шестого вечером он принимает окончательное и бесповоротное решение: забыть ее навсегда, выбросить из своего сознания все, как-то связанное с ней, и с этой целью рвет ее телефон, домашний адрес, выбрасывает записку и неразгаданную телеграмму, далеко, на самое дно сундука, прячет повесть, а днем седьмого ноября он уже снова мечется в горячке, проклиная себя за сотворенную глупость и столь поспешно принятое решение, лихорадочно собирает в корзине для бумаг клочки разорванной записки и телеграммы, склеивает их и прячет на вечное хранение вместе с рукописями. И все это делает лишь потому, что в его воспаленном мозгу блеснул луч надежды. Сколько раз она перечитывала повесть, сколько раз мысленно перебирала в уме все перипетии тех далеких дней, и всегда не переставала поражаться его детской наивности. А ведь он тогда уже был в возрасте Иисуса Христа. Но любовь, наверное, тем и замечательна, что всех делает ненормальными. С ним же она вообще проделывала самые удивительные фокусы. Уж больно легко он подпадал под ее чары.
Стоило ему седьмого позвонить трем ее подругам — Наташке, Ларисе и Ритуле — и узнать, что они уехали на праздники в Ригу с туристической группой, как его фантазия заработала на полную мощь, и он насочинил бог весть что. Они уехали в Ригу, а она осталась в Москве! Какой же он идиот! Может быть, она специально осталась, чтобы встретить праздник с ним, или хотя бы решила подарить ему один из четырех праздничных дней, и ждет его звонка, а он сыдиотничал, не нашел ни одного живого слова, пролепетал ей по телефону несколько нелепых фраз из передовицы и повесил трубку. А шестого и совсем не ответил, когда она подошла к телефону. «А если у нее действительно был не парень, а кто-либо из девчонок? Ведь могло же такое быть? Я испортил ей весь праздник, и теперь она, наверное, сидит одна в огромной квартире и проклинает тот день, когда познакомилась с таким чеканутым парнем». И он, как был, небритый, в тренировочном костюме, выскочил в город, в первой же телефонной будке судорожно набрал номер ее телефона. Но на другом конце города никто не хотел подходить к аппарату, и из трубки раздавались длинные гудки. Ее не было дома, а он все еще не хотел верить очевидным фактам, что она где-то в компании встречает праздник и совершенно не вспоминает о поэте. Ему просто казалась кощунством данная мысль, и он целых четыре часа, с семи вечера до одиннадцати часов, пробродил по городу и не пропустил ни одной телефонной будки, через каждые пять — десять минут набирая номер ее телефона. Но из трубки по-прежнему стучали короткие гудки, а у него было такое ощущение, словно ему в голову вбивают гвозди. Ему казалось, что его биотоки могли разжалобить кого угодно и обязательно дойдут до нее, где бы она ни находилась, в любом месте, даже если бы она улетела на другую планету, настолько сильное желание увидеть ее он излучал в эфир. Он хотел в тот момент только одного: чтобы она вернулась домой и он мог услышать ее голос. Но, увы, чудес на свете не бывает. Она действительно встречала праздник в компании и была настроена совершенно на другую волну, вот его биотоки и обходили ее стороной. В одиннадцать часов вечера он позвонил ей последний раз. Окажись она дома в своей огромной квартире, он, наверное, от счастья расцеловал бы телефонную будку и уволок ее домой, как последний сувенир. Но холодно мерцали праздничные огни, а из телефонной трубки так же холодно неслись обратно его позывные. И тогда, вышагивая по безлюдному городу десятки километров, он понял, из его затеи увидеть ее ничего не получилось, да и вряд ли что могло выйти с самого начала. Та, выдуманная его воображением, никогда не сойдет со страниц повести и не пойдет вместе с ним по жизни. Но и носить ее в себе он больше не мог, ему нужно было освободиться от наваждения. Вот тогда-то он пришел домой и написал ей письмо, вложив в него все, что не вошло в повесть.