Как дар небес! Но, припав к холодному и светлому роднику и даже не глотнув живительной влаги, он отпрянул от источника с заломленными зубами. Все недоразумения, приключившиеся с ним, он воспринял как предзнаменование свыше и оставил ее. Больше он уже не звонил ей и не писал, хотя еще долго останавливался посреди города как вкопанный перед каждой телефонной будкой и ловил себя на страстном желании позвонить ей и услышать ее голос. Но строго держал данное в письме слово не тревожить ее звонками. Зато отводил душу на бумаге. Он даже придумал для себя специальный праздник, с очень красивым названием — праздник души, и таким днем для него стал день ее рождения.
В этот день она приходила к нему такой, какой он создал ее в воображении. Причем приходила без предупреждения, овладевала сознанием и долго не отпускала его от себя, а если признаться честно, то он всегда был страшно рад ей и, как гурман, смаковал каждый ее приход. На него в такие моменты нисходило какое-то странное состояние, что-то вроде опьянения, только еще приятнее.
Но праздник проходил, и начинались суровые будни. Он снова садился с утра за письменный стол и высиживал определенные часы, а потом еще нужно было добывать на хлеб насущный, и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Он писал безо всякой надежды на успех, заранее смирясь с мыслью, что все написанное перекочует с письменного стола в сундук и там будет дожидаться лучших времен, чтобы потом вновь появиться на свет божий и зажить самостоятельной жизнью. Но как всякий отчаявшийся человек, он уже не мог остановиться и продолжал бомбить журналы своими рукописями, но редакции дружно, словно сговорившись, присылали ему отказы. Эта изнурительная и безнадежная борьба в одни ворота кого угодно могла не только вывести из равновесия, но и свести в могилу. А он находил в себе силы снова и снова садиться за стол и писать, потому что без творчества не мог уже жить, потому что только в нем одном видел смысл своего существования.
И ее вдруг словно осенило, и на нее снизошло озарение. Она поняла задним числом и его «идиотский» предпраздничный звонок той давности, и письмо-признание, а поняв, улыбнулась ему запоздалой и виноватой улыбкой. Его чувство соперничало не с ней, с живой и красивой девушкой, а с творчеством, и он отдал предпочтение не женщине, а неуловимому и капризному божьему дару. Но не только в этом состояло ее открытие. Об этом она догадывалась раньше, открытие же состояло в другом, она поняла на склоне лет, почему он это сделал. Не будь даже всех тех, с позволения сказать, «недоразумений», подыграй ему Господин Великий Случай в отношениях с ней самым счастливым образом, и все одно у них ничего бы не вышло. Он сразу понял это, а ей потребовалось чуть ли не полвека, чтобы прийти к такому же выводу.
Он и Она! Несовместимость — вот, пожалуй, самое-самое верное слово, определяющее всю суть. И точно так же, как в медицине есть понятие отторжения, когда один, еще живой организм всеми средствами борется с чужаком, искусственно пересаженным в него, и в конце концов побеждает, платя порой за победу даже такой дорогой ценой, как жизнь. Точно так же бывает и в отношениях между людьми, и особенно между мужчиной и женщиной. Вот такими двумя чужеродными существами оказались и они. Он, чувствующий себя неуютно в обществе, мучительно переживающий свое одиночество, все же не поддался всеобщему сумасшествию и оглуплению и предпочел личную свободу, неустройство, почти нищету, и она, воспитанная потребительски и чуть ли не с молоком матери всосавшая разговоры о деньгах, материальном благополучии, они, конечно, были несовместимы.
Несовместимость! Всякий раз, когда она доходила до его понимания, ей хотелось крикнуть: это неправда! И спорить, спорить с ним. Он просто испугался борьбы и спасовал перед трудностями и неудачей. Придумал красивое объяснение, перенес его на бумагу и тем утешился. В запоздалом споре с ним у нее был один свой несыгранный козырь, но он так и остался у нее в руках. Правда, порой ей удавалось убедить себя, что приди она тогда к нему, оголись, как одуванчик, от одного его прикосновения, подари ему несколько минут блаженства, и он бы променял все свое творчество за одно мгновение побыть с ней. Но она ведь не пришла, да и не могла прийти, как выяснилось теперь, и выходит, все ее сомнения от лукавого, даже спустя полвека, без свидетелей рассуждая сама с собой, у нее получался однозначный ответ: она не могла пойти за ним, не могла принять его веру, неустройство, неудачи, борьбу безо всякой надежды на успех. И значит, как ни крути, он оказался прав, что не променял дело на безделье и подчинил творчеству все свое существование. А она? Зачем топтала грешную землю? Ела, пила, спала, воспроизвела себя, родив двоих детей, и все. Было ли у нее какое-нибудь дело, настоящее, большое, оставившее после нее хоть маленький след? И сколько ни уходила она от ответа, но в конце концов пришлось признаться, что такого всепоглощающего дела у нее не было. Утешало ее лишь одно: большинство людей вообще не задумываются над смыслом жизни, а просто рождаются и умирают, так и не зная, зачем они появились на свет божий.