Б. Лепкий
СТАРЫЙ ДВОР
По легкому грохоту повозки понял, что с каменной дороги свернули на полевую.
По обе стороны волновались созревающие колосья.
Последние блики угасающего солнца скользили по легким волнам ржаных и пшеничных колосков. Вначале еще можно было узнать рожь по серебристым, а пшеницу — по золотистым бликам, но вскоре разница между ними расплылась в зелено-фиолетовом цвете, как краска на палитре художника.
Начиналась ночь. Спокойная, горная, летняя ночь, вдумчивая и поэтичная, полная своеобразного настроения, которого нельзя найти в других, чужих краях.
Стрекотали кузнечики, а в рвах квакали лягушки.
— А вот и двор! — сказал извозчик, показывая кнутом, и прервал размышления путника.
Тот взглянул в направлении кнута.
Направо, всего в нескольких сотнях метров, стелился синий туман, а из того тумана возвышался белый дом, контуры которого обрисовывались на фоне мягко-темного леса.
Из-за леса вспыхивала луна.
Во дворе только в нескольких окнах светилось и только из одного дымохода шел дым.
— Будет хорошая погода, — сказал извозчик и свернул в липовую аллею, длинную, но щербатую, потому что некоторых лип не хватало.
Ворота ко двору были открыты.
Объехали большой муравейник и остановились перед крыльцом. Четыре высоких и довольно грубых столба вырастали из каменной лестницы. За столбами, довольно глубоко, была стеклянная дверь.
Согнутый в четыре погибели человечек подбежал к повозке и посмотрел гостю в глаза.
Тот спросил:
— Господин управляющий дома?
— Еще нет. Пришла депеша, чтобы завтра с полудня выслать на железную дорогу лошадей. Управитель просят, чтобы их подождали.
— А пустите меня переночевать?
— Разумеется. Комнат у нас много. Двор почти пуст.
— Ну хорошо.
Старый, опытный лакей легко взял гостя под руку и помог ему вылезти из высокой фьякерской повозки.
— Прошу вас быть осторожным, потому что здесь шесть лестниц. Вот, мы уже на крыльце, а теперь я схожу за фонарем.
— Не нужно, зайдем и без света, я хорошо вижу.
Прошли несколько комнат, освещенных зеленой лунной позолотой, и служащий остановился и сказал:
— Вот здесь уважаемый господин могут остановиться погостить.
Зажег лампу на высоком бронзовом основании, — пожалуй, одно из первых светил того рода, привезенное из поездки в Вену, — и вышел.
Через минуту вернулся с чемоданом.
— Спасибо вам, — не знаю, как вас по имени…
— Ксаверий.
— Спасибо вам, Ксаверий, — сказал гость, рассматривая комнату, в которой должен был провести нынешнюю ночь.
— Что пан желают на ужин? Из мелкой дичи у нас есть что угодно.
— Что повар подаст, то и буду, но стакан горячего чая я бы выпил.
— Слушаюсь пана… — и как тень вышел из комнаты. Был невысокий, с большими седыми бакенбардами, ходил, как на пружинках. Носил фрак непонятного цвета и блестящие пуговицы с пятиконечными коронами.
В комнате было сыро — как это обычно бывает там, где долго никто не жил.
Гость провел пальцами по столу и удивился, откуда и здесь взялась пыль.
Затем осмотрел иконы и подошел к двери.
Она вела к маленькой застекленной веранде с увядшими цветами. Видно, за ними некому было следить. Дом походил на зачарованный двор. Паркеты скрипели, двери пели, часы рассказывали странные сказки. Сквозь открытую дверь в соседние покои видно было, как портреты моргали. На одном из них какой-то здоровенный господин с подбритым чубом двигал плечами и будто спрашивал: «А он тут что делает?»
Что?.. Это имение продавалось. Вот он и хотел купить себе землю и двор, чтобы было где с семьей провести лето.
Была это издавна его главная мечта. Город истощает человека, делает его похожим на бумажный цветок, без аромата и без привлекательности. Действительно, жители городов, особенно больших, ищут радость не там, где нужно, а там, куда их тянет воображение, едят хлеб, но не знают, откуда он берется, дети часто не видели даже колосьев и не знают, чем отличается рожь от пшеницы. Разве это хорошо? Никак нет! Мечты Рескина и Кулиша о хуторах имеют в себе много хорошего. Пока был молод, не думал о том, но теперь, разменяв пятый десяток, чувствует, что мать-природа сердится на своего расточительного сына. Нужно возвращаться к ней, если не навсегда, то хотя бы на два-три месяца каждый год, когда она в полном расцвете своих бессмертных сил.
— Ужин на столе! — раздался голос Ксаверия, который стоял у широко открытой двери в столовую, выпрямленный как свеча, в черном фраке и в белом галстуке.