Волосы у человека были серыми, они окружали тусклым венчиком блестящую лысину.
– Пойдем отсюда, – сказал Егор.
– Погоди, – возразила Люська. – Давай посмотрим, что он делать будет.
Человек ковырял ломом в замке ставня, поддел ее и с натугой рванул. Ставень страшно заскрипел, замок отлетел и со звоном упал на тротуар.
Ставень открылся, и оказалось, что за стеклом палатки осталось немало бутылок.
Человек с размаху ударил ломом в стекло. Несколько бутылок вывалилось наружу. Человек подхватывал падающие бутылки. Одну сунул в карман пальто, вторую за пазуху. Третью держал в руке. Лом мешал ему, но человек с ним не расставался.
Теперь, когда он обернулся, можно было увидеть его лицо, мятое, серое, как и волосы. Все в нем было обвислым – нижняя губа, нос, щеки.
Егор попытался закрыть собой Люську, но она вырвалась.
– Пыркин! – крикнула Люська. – Ты что здесь делаешь?
– Люська! – Пыркин обрадовался. – Ты меня помнишь, скворец?
Пыркин с трудом закинул лом на плечо. Егор заметил, что он бос, но ноги у него такие грязные, что не сразу сообразишь, ботинки это или пальцы наружу.
– Пыркин, – спросила Люська, – ты зачем хулиганишь?
– А я не хулиганю, – с достоинством ответил Пыркин. – Я делаю тщетную попытку. А кто с тобой?
– Это Егор, – сказала Люська. – Он меня в метро нашел. А что случилось?
– В каком смысле, скворец?
– Где все люди?
– Нету людей, – грустно произнес Пыркин, покачнулся, лом вырвался у него из руки, скользнул по спине и грохнулся об асфальт. – Мы с тобой, Люська, оказались на том свете. Хотя есть и другие теории, с которыми ты имеешь возможность познакомиться.
– Пыркин раньше учителем был, – сообщила Люська, пропустившая мимо ушей сентенцию о том свете. – А потом спился.
– А собачку мою не видели? – спросил Пыркин. – Черная такая собачка Жулик. Может, сманили? Нелюди его не любят.
– Нет, не видели, – сказала Люська. – Не было у тебя никогда собачки.
– Это в той жизни не было, – сказал Пыркин.
– А он у нас во дворе жил, – сообщила Люська Егору. – В прошлом году пропал.
– В позапрошлом, – поправил ее Пыркин. – Под Новый год. Сегодня справляем вторую годовщину моего пребывания на том свете.
Егор понимал, что никакой это не тот свет. На том свете трубят ангелы и так далее. Это для религиозных людей. А Егор не был религиозным человеком.
– Точно, под Новый год, – согласилась Люська. – Его с милицией искали. Овчарку приводили, честное слово. Сама черная, а брюхо серое. Не веришь?
– А Жулик весь черный, – сказал Пыркин.
– Не нашли? – спросил Егор. Вопрос казался странным. Если он здесь, то, конечно же, не нашли. Но Егор спрашивал не зря. Ему интересно было узнать, не остается ли что-нибудь от человека в том, настоящем мире? А вдруг это и в самом деле царство мертвых? Тогда должны были найти труп Пыркина. А перед ними сейчас – его душа.
– Не нашли, – сказала Люська. – Мать говорила, что и хорошо, что пропал. Он как напьется, дикий становился, безумный.
– Вот это лишнее, скворец. Пыркин теперь – другой человек. И вы, молодой человек, не обращайте внимания на детский лепет. Людмила светлая, но замученная жизнью девочка. Не исключено, что мы имеем дело с генетическим дефектом, – заявил Пыркин.
– Какой еще дефект! – обиделась Люська.
– Ну что, вспомним старое? – спросил Пыркин и, поднеся к зубам бутылку водки «Русская», сорвал крышечку. Затем коротко и энергично взболтал водку и воткнул горлышко себе в рот, как будто кормил младенца детским питанием.
Голова Пыркина запрокинулась, кадык ходил по горлу, вот-вот разорвет кожу! Егор и Люська смотрели как завороженные. Водка в бутылке колыхалась, втягиваясь, как в воронку, в горлышко, и пропадала в Пыркине. Когда оставалось около половины, Пыркин вдруг оторвал горлышко от губ и, неловко замахнувшись, кинул бутылку. Она разбилась об асфальт, брызги стекла и жидкости разлетелись букетом, напомнив Егору, как прыгал из окна самоубийца.
– Чепуха, чепуха и всяческая чепуха! – закричал Пыркин, закашлялся и стал отплевываться. Это было неприятное зрелище.
Люська сказала:
– Пойдем отсюда, бог с ним. Алкоголик.
– Не уходите! – откашлялся Пыркин. – Я не пью вовсе. Это так, для памяти.
– Ничего себе память! А еще учителем был, – сказала Люська.
– Ничего ты не понимаешь, – ответил с чувством Пыркин. – Скорбь моя происходит оттого, что здесь нельзя насытить желудок и напоить мою голову. Здесь нельзя напиться, отключить мозги и забыть об ужасной своей судьбе. Понятно?
– Понятно, – сказала Люська, хотя не поняла.
– Эх, одно утешение, что вкус остался.
– Вы только из-за вкуса пьете? – спросил Егор.
– А ты попробуй, давай я тебе другую бутылку открою. Ты попробуй, внутрь проходит, а реакции никакой. Хоть ведро выпей. Дать попробовать?
– Егор, не смей и думать! – приказала Люська, опытная в обращении с пьяницами. – Это так начинают с глоточка, с рюмки. А потом вся жизнь будет поломанная.
– Не буду я пить. Видите, – сказал Егор, улыбнувшись, потому что его вдруг тронула забота Люськи.
– И правильно, – сказал Пыркин. – Мне больше останется.
Он громко засмеялся, хотя смеяться ему не хотелось.
Потом оборвал смех, и сразу стало тихо. Тишина напомнила, что они здесь одни.
– Ну пошли, что ли, – сказал Пыркин.
– Куда? – спросил Егор.
– Вам здесь оставаться нельзя. Сожрут, убьют, издеваться будут. Пошли к нам. На передовой пост империи.
– А вы там не пьянствуете? – спросила Люська.
– Объяснили же тебе! Рады бы пьянствовать, но водка на мозг не действует. Ну, пошли, пошли, а то кто-нибудь придет.
– Пошли, – сказала Люська и, взяв Егора за руку, потянула за собой.
Пыркин пошел впереди.
– Тут недалеко, – сказал он. – У речки живем. На Воробьевых горах, у речки.
– На Ленинских горах? – догадался Егор.
– Называй как знаешь. Может, они и Ленинские, если он с Огаревым тут клятву давал на верность народу.
– Нет, – попался на удочку Егор. – С Огаревым тут клятву давал Герцен.
– Точно, – хмыкнул Пыркин. – Ленин давал клятву с Троцким.