Старуху, жену Осипа, вернули из города больную, измученную и почти ослепшую от слез, и водворили с Дуней где-то в старой избе в дальней деревне. Им было и холодно и голодно.
Старого камердинера осудили и сослали в Сибирь, в каторжные работы.
VI
В глуши холодной Сибири, в Якутской области, на берегу реки, катившей свои воды в Ледовитый океан, находился острог «Соляные варницы».
Острог находился на возвышении. Группы деревянных одноэтажных строений обнесены широким забором. Кругом не видно было никакого жилья.
И там, в той далекой холодной стране бывала весна: таял снег, низкорослые деревья и кустарники покрывались жалкой листвой; болота, которые тянулись на многие версты кругом острога, зарастали мхом и травой. Но не слышно было птичьего гомона, не видно было прекрасных цветов; если же взглянуть вдаль, то там целое лето виднелись снега и глыбы льдов.
В один из таких унылых весенних дней на дворе острога собрались арестанты. Было воскресенье. Некоторые из арестантов, сбившись в кучу, играли в орлянку, другие что-то работали, а большая часть спорила и бранилась из-за какого-то тряпья, и дело кончилось дракой, которую тут же розняли товарищи.
Вдали от всех в стороне, на обрубке бревна сидел старик, низко опустив на руки голову. Он был очень дряхлый, сгорбленный, белый как лунь. Около него стоял арестант и что-то ему говорил.
Старик или задремал или так задумался, что, стреляй около него пушки, кажется, он бы не очнулся.
— Эй ты, столетний дед, уступишь полпорции али нет? Тебя я спрашиваю?.. Нынче Сашка-Сухоручка напроказил… Наказали его… Надо поделиться…
Старик ничего не ответил.
— Эй ты, старик, оглох, что ли? Дед, а дед, проснись!
Опять ответа не последовало.
Подошли другие арестанты и ткнули старика в бок. Он очнулся и испуганно посмотрел кругом; хотел привстать, но пошатнулся и сел.
— А? что вы, ребятушки?
Арестанты рассмеялись.
— Ворона мимо летела, хвостом задела, — вот что, дед…
— Что вам надо?
На подошедших смотрели выцветшие кроткие глаза, в которых стояли слезы; глаза были красные, воспаленные, выплакавшие свою горькую долю.
Когда старик узнал про просьбу товарищей, он тихо ответил:
Берите! Много ли мне надо?..
В это время вдали послышался громкий спор и кучка арестантов махала рукой по направлению к старику и стоявшим около него.
— Эй, ребята, идите сюда! Осип Ильин, столетний дед, иди-ко-сь! Надо расправу учинить над Васькой-Пилой. Опять он у Рыжика рубаху украл.
— Ох, расправляйтесь без меня, тяжело вздохнув, ответил старик и покачал головой.
Иди, иди! Что ты вечно супротив артели? Не ладно, дед!
Старик пошел на зов, он еле двигался, еле говорил.
Это был Осин Ильич — старый камердинер. Вот уже пять лет томился он в остроге. Держал он себя ото всех в стороне: редко с кем заговаривал, ни во что не вмешивался. Ходили неясные слухи в остроге, что Осип Ильич попал безвинно, а таких не долюбливают арестанты: по их мнению, если попал в острог, значить, виноват.
— Гнушается нами столетний дед… Ни тебе слово скажет… ни тебе посоветует. Жизнь-то прожил — виды видал… Поди-ка, себя выше всех почитает, говорили арестанты.
Осип был тихий, незлобивый старик. Если бы между этими несчастными был понимающий душу человек, он сразу бы разобрал, что молчаше и тупая покорность «столетнего деда» скрывают тяжкое, глубокое страдание и безысходное горе.
В жизни каждого человека бывают такие минуты, когда на душе накопится такой избыток горя, обид, воспоминаний, что является потребность облегчить себя: излить перед кем-нибудь свои думы, выслушать участливое слово и облегчить свои страдания. Так было и с Осипом.
Однажды, тихим вечером, лежа на жесткой койке, старик излил всю душу перед чуждыми ему людьми, людьми порочными и озлобленными.
Он говорил долго-долго; он вспомнил все свое прошлое: жену, Дуню, барина, Иванково.
— Погиб я неведомо за что… Поди и старуха не долго по мне кручинилась: легла в сырую землю… А дитятко мое ясное горе мыкает сиротою безродною… Не знаю о них ничего…
Тяжко-то как… Сердце у меня, что на части рвут… проговорил Осип и заплакал тихими старческими слезами.
Осипу не все поверили: так много было лжи между этими людьми. Кто-то спросил:
— Небось, встреться теперь с помещиком-то, с барином, помял бы ты ему бока?
— Нас Господь Бог рассудит, кротко ответил старик.
— Эх, на мой бы «карахтер», кажись и башку бы разнес, сказал другой арестант.