— Что ты, господь с тобою, — испуганно сказал о. Василий. — Ты ещё ничего не понимаешь…
— Нет, я понимаю… меня учили… вы изучаете новый завет, а я знаю хорошо и ветхий завет… и талмуд знаю..
— Да это не важно.
— Нет, вы не знаете, как я знаю… Если бы вы знали, как я, вы бы не верили в Иисуса Христа;
— Да ну?.. Ха-ха-ха!.. Вот так маленький израильтянин!
— Маленький, а какой прыткий, — заметила попадья убирая со стола посуду.
— Эх ты, заблудшаяся овечка, — снисходительно качал головой мой противник.
— Нет, я не заблуждаюсь… Вы, ваше преподобие, заблуждаетесь: сказано: «не сотвори себе кумира», а почитаете иконы. Это идолопоклонство. Сказано: «люби ближнего, как самого себя», а вы любите только православных…
Улыбающиеся глаза о. Василия как-то особенно заблестели.
— Нет, глупенький, я и тебя люблю.
— Так это, может быть, только вы, а не все другие православные и священники… Потом вы говорите, что Христос воскрес. А я знаю, что никто из смертных воскреснуть не может… Мудрец Соломон сказал, что живому псу лучше, чем мертвому льву, что человек живет только до смерти, а после смерти — хоть бросай его собакам, что только природа живет вечно… Соломон сказал: — «Вот пройдет некоторое время, и меня не станет. Камень, на который я ступаю, останется, а я, мудрый из мудрейших, обращусь во прах».
У меня, как у валаамовой ослицы, отверзлись уста, я забылся, вошел в азарт. Я самоуверенно, как это бывает в наивную юную пору, вообразил, что смогу переубедить попа.
— Ну, ладно, — сказал через некоторое время, зевая, поп, — ложись-ка спать. В другой раз поговорим…
Я лег и вскоре заснул крепким сном.
Глава IX. Дворянин
Встал я рано поутру. В доме священника все еще спали. Наскоро одевшись, я побежал на квартиру. Мне надо было успеть собраться, позавтракать и во-время явиться в школу. Я быстро шел и все-таки сильно озяб, пока добрался до школы.
В классе было всего несколько кантонистов: занятия еще не начались. Одни фехтовали, другие боролись, кто-то, стоя у классной доски, рисовал карикатуру на вахмистра. Чтобы отогреть закоченевшие ноги, я взад и вперед зашагал по классу, то потирая руки, то хлопая себя по бокам.
Рослый шестнадцатилетний парень кантонист, тупица и глупец, тоже ходивший по классу, посматривал на меня, злорадно и глупо улыбаясь. Поравнявшись со мною, он дернул меня за рукав:
— Ага, жид, замерз.
Я не обратил на него внимания. Мы разминулись. Поровнявшись со мною снова, он опять задел меня:
— Ага, жид, замерз. Жид! жид!
Я молчал. Во мне поднималось раздражение. Я готов был его ударить. Но он был дворянин, и поэтому никто, даже начальство, не имел права его бить. Он грубо злоупотреблял своим положением, и все избегали столкновения с ним. Видя, что я не обращаю на него внимания, он стал еще хуже приставать:
— Ага, жид, замерз. Жид! Жид!
— Константинов, чего ты пристал? — сказал я. — Проваливай своей дорогой… тебя не трогают, и ты не приставай…
— Ага, замерз. Жид! Жид! Жид! — и дергал меня то за рукав, то за воротник, то за фалды шинели.
Я от него убегал. Он за мной. От обиды и досады у меня выступили слезы.
— Чего ты пристал к нему? — вступились другие кантонисты.
— Он тебя не трогает…
— Жид! Жид! Жид!.. Свиное ухо. — Константинов дернул меня за ухо.
Я круто повернулся и ударил его по лицу.
— А, жид, ты ударил меня, дворянина!.. — закричал он.
У меня мелькнула мысль, что за один удар мне все равно придется отвечать, так уж лучше хорошенько проучить его, и я ударил его еще и еще раз… Он стал обороняться, но было поздно; я сбил его с ног и, не давая возможности нанести мне удар, продолжал лупить. Кантонисты обступили нас кольцом, и никто за него не заступился. Все были рады… Я колотил его до тех пор, пока мне не стало жарко, я бросил его и сел на свое место.
В это время вошел вахмистр. Мы все знали, что он стоял за дверями и подслушивал. Он всегда это делал.
— Что, это такое? — грозно спросил он, — А?
— Вот этот жид побил меня, — завопил Константинов. — Все видели. Я его не трогал…
— Да как же ты дался, чтобы жид тебя побил? — спросил вахмистр. — Он же меньше тебя… Ты побил его? — обратился он ко мне.
— Да…
— Как же ты посмел бить дворянина? Ты знаешь, что и командир не имеет — права наказать его, а ты, жид, его бьешь. Погодя, мы с тобой разделаемся, — злобно сказал он. Ему давно хотелось наказать меня.
Спустя некоторое время приехал командир.
Он производил приятное впечатление, и мы его не боялись. Это был стройный молодой человек с русыми усами и добрыми голубыми глазами; он был из немецких или шведских баронов — фон Гибенет. Как-то он хвалил меня за верховую езду. И вахмистру это очень не понравилось. С тех пор он искал случая очернить меня в глазах командира. Он сейчас же доложил ему о драке.
— Неужели? — удивился командир, окинул взглядом меня и дворянина. Мы оба стояли рядом, вызванные к допросу. Дворянин был головой выше меня.
— Ты его побил? — спросил он меня.
— Так точно, ваше сиятельство.
Командир сделал большие глаза: он не верил, чтобы я мог с ним справиться.
— За что же ты его побил?
Я рассказал.
— Ну, ты что скажешь? — обратился он к дворянину.
— Я его не трогал…
— Значит, он врет?
Командир допросил всех бывших при драке. Все подтвердили мои показания.
— Ты думаешь, если ты дворянин, так тебе позволено делать всякие мерзости, — сердито сказал командир. — И даже обманывать начальство. Ты знаешь, что тебе следует за обман командира? Что это за дикое слово: «жид». Никто чтобы не смел произносить его!
Я от него убегал, он за мной.
Вахмистр потерпел поражение. Кантонисты были рады. Придя на квартиру, я все рассказал моим хозяевам.
— От бисов сын! — сказала Марфа Ивановна. — Ишь який Мазэп!
— Тай ще дворянин, — насмешливо сказал Иван Никифорович.
— Сидай, сынко, обидать, ты же дуже змерз…
Глава X. Вахмистр
Я работал в швальне в послеобеденное время, в самый разгар работы, когда каждый из нас старался скорей окончить урок, отбыв который, мы после могли работать в свою пользу.
— Знаете, ребята, — сказал Иванченко, белобрысый парень 18 лет. — Куцый опять собирается подстроить нам пакость…
— Да ну его к… — выругался Федюкин, черномазый кантонист, похожий на цыгана.
На масляной наш эскадронный командир Гибенет, который мне покровительствовал и который вообще лучше других начальников относился к кантонистам, скоропостижно умер. Он несколько дней гостил в имении у знакомого помещика, и там после одного страшного кутежа его наутро нашли мертвым. Говорили, что он умер от угара, а может быть и просто опился.
После смерти Гибенета наш вахмистр, которого мы называли Куцым, стал невыносим. Этому способствовало то обстоятельство, что новый наш командир очень редко бывал в эскадроне. Всем распоряжался вахмистр по своему усмотрению. От времени до времени он ходил с рапортом на квартиру к командиру, и каждый раз приходил оттуда злой. Причин никто не знал. Среди нас ходили слухи, смутные догадки. Говорили даже, будто его там секут, и он вымещает гнев на кантонистах. Наверное же никто ничего не знал. Мы еще совсем не знали нашего командира.
Как бы то ни было, а нам приходилось очень круто. Не раз с тоскою и грустью вспоминали мы покойного доброго командира.
— Говорите тише, ребята, — шепнул я. — Он наверно сейчас под дверями подслушивает…
— Ну, что ты, — возразил Иван Безродный, тщедушный паренек. — Разве он всегда подслушивает?