— Не стесняйтесь, ребята, я не начальник вам, а просто человек.
— И когда уж настанет час освобождения?.. — грустно вздохнул Дьяков.
— Настанет, — уверенно сказал Алексей Иваныч. — Еще подождать надо. Дело это нелегкое. Не так скоро делается.
— Знаю, Алексей Иваныч, что нелегкое, — сказал Дьяков, — но ждать-то невтерпеж.
Мы слушали его, с неизъяснимым интересом и жутью.
— Надо, чтобы войско поняло это, тогда дело выйдет. А то, ежели крестьяне даже подымутся, войска моментально их подавят. Ведь подымались же не раз крестьяне, и были у них даже храбрые вожаки: Пугачев, Стенька Разин. Ну и что получилось? Все дело в войске. Декабристы почему были разбиты? На их стороне было мало войска.
— Да… А как же это сделать, чтоб войско поняло? Очень долгая история, — сказал Дьяков. — Заговори об этом открыто, рискуешь головой. Если б было вот таких ребят побольше, — указал он на нас, — тогда бы можно соорудить.
— Вот таких молодых и надо просвещать, — сказал Алексей Иваныч. — Старый солдат тебя не поймет, а то еще предаст. А с офицерами и вовсе надо быть осторожным.
Долго сидели мы у Дьякова в этот вечер. Домой я вернулся разомлевший. Столько мыслей и чувств нахлынуло на меня, перепутались, я был сам не свой. Лег я спать. И Не мог заснуть. В голове вертелись у меня декабристы, засеченные отец и брат Дьякова, бунты, убийства, казни на эшафоте, предательства старых солдат, зверства офицеров…
К рассвету я забылся. И мне снилось, будто приехал к нам царь Николай на смотр. Подходит, к нему Дьяков и ругает его скверными словами. Царь выхватывает саблю и сносит голову Дьякова… А Алексей Иваныч тут же стоит и говорит: «Вот и рискнул головой». Я в ужасе раскрыл глаза и вскочил. Холодный пот прошиб меня: — «Фу ты чорт! Испугался как…» Посмотрел на часы: ровно 9. «Ах ты! опоздал как!» Поспешно умылся; оделся и побежал в школу.
В классе шли занятия по русскому языку, когда я вошел; тихохонько пробрался к своему месту и сел. Дьяков бросил на меня серьезный взгляд, укоризненно покачав головой. Но я так был рад, что вижу его живым и невредимым, что не мог и удержаться от улыбки, хотя сознавал, что это нехорошо: могу себе навредить и его подвести.
После урока, часов в 10, он отправился с рапортом к эскадронному.
Вскоре он вернулся от него темнее ночи: мрачный, раздраженный, нижняя губа у него вздрагивала от волнения и гнева.
— Чорт его возьми!.. — выругался он. — Вот так командир!.. — и еще крепче выругался.
Мы все окружили его тесным кольцом.
«Ага, — подумал я, — теперь мы узнаем, что он проделывал с Куцым».
— С таким командиром я служить не буду… — продолжал вахмистр. — Это только Куцый мог служить с ним… Я не таков… Много встречал я на своем веку прохвостов, но этакого еще не видел…
— В чем дело, Дмитрий Николаич? — забрасывали его со всех сторон вопросами.
— Расскажите, что случилось?
— Прихожу к нему, а он лежит на кровати голый: — «Что, с рапортом пришел? — спрашивает он. — Ну, рапортуй моей ж…» — И встал ко мне раком… Я опешил. Шутит он, думаю, или с ума спятил?!. — «Чего-ж ты не рапортуешь?!. — кричит он. — „Ваше благородие“, — говорю я, — так не полагается по воинскому уставу». — «Что?! — гаркнул он и выругался матерно. — Я тебя засеку! Рапортуй». — Вот идол… И денщик, видно, у него такая же стерва…
— И вы ему рапортовали?.. — спросил я.
— Сегодня да. Но завтра я ему отрапортую по-другому.
На следующий день вахмистр вызвал к себе меня, Иванченко и Федюкина.
— Пойдемте со мной к командиру, — сказал он. — Будете свидетелями, как я ему рапортовать буду…
Мы пошли.
Придя к командиру в переднюю, вахмистр сказал нам:
— Стойте здесь подле двери и, если денщик захочет войти в комнату на крик командира, не пускать его. Слышите? — И он вошел к командиру.
Я прильнул к щелке.
Командир, голый, толстый, встал раком к вахмистру и приказал:
— Ну рапортуй.
В воздухе блеснул длинный, с изгибом, палаш вахмистра и со свистом шлепнулся о розовое тучное тело командира. Я охнул… Командир быстро перевернулся, заорал и хотел укрыться одеялом, но вахмистр сдернул с него одеяло, и палаш свистя поднимался и опускался еще, и еще, и еще… Денщик прибежал на помощь командиру и ломился в комнату, но мы его вытолкали вон.
Кровь залила всю постель командира.
— Пощади!.. — вопил он благим матом.
— Сейчас, ваше благородие, я кончу рапорт… — продолжал вахмистр хлестать его палашом.
Наконец он кончил. И вышел. Он был бледен, тяжело и часто дышал.
— Идемте, ребята, — сказал он.
Мы пошли…
На следующий день командир прислал сказать, что сегодня рапорта принимать не будет, потому что болен, а когда выздоровеет, придет в эскадрон и там примет рапорт…
Глава XII. Отличие
На «летнего Миколу» мы готовились к инспекторскому смотру.
В нашей кантонистской жизни инспекторский смотр чрезвычайным событием, серьезным экзаменом, перед которым мы все трепетали. Я был исправен во всех отношениях, и бояться экзамена мне было нечего, и все же я испытывал тревогу и очень усердно готовился.
И вот настало девятое мая, день страшного суда… Приехал инспектор граф Никитин.
Пропустив нас церемониальным маршем, он поздравил с праздником и об’явил, что смотр будет завтра. Затем он поехал к нам в школу, и в его присутствии нас должны были экзаменовать по наукам. Я был уверен, что меня, как хорошего ученика, непременно вызовут, и очень волновался.
Случилось как раз так, как я ожидал: меня вызвали к доске.
— А ну-ка, сынок, — обратился ко мне Никитин, — покажи нам, что ты можешь… — Он ласково смотрел на меня старческим усталым взглядом.
— Что прикажете, ваше сиятельство? — спросил я.
— А… дайте-ка мне задачник арифметики, — сказал он.
Стоявший тут же на вытяжку полковник, огромного размера человек с большой седой бородой, повернулся с легкостью юноши, щелкнул шпорами и подал задачник.
Никитин выбрал задачу и холеным пальцем указал:
— Вот, эту. На-ка.
Я прочел отчетливо вслух задачу и стал ее решать.
Взоры всех были обращены на меня. Полковой и эскадронный знали, что они не будут после оставлены без внимания. Очень важно было это и для учителя арифметики Степана Федорыча, который еще больше моего волновался.
К слову сказать, этот Степан Федорыч стал совершенно другим после того, как кантонисты хотели бросить его в реку. Он точно переродился, стал справедливым и добрым. Вначале мы не верили ему, думали, что он прикидывается. Но потом убедились, что он действительно изменился. Пережитая им сильная душевная встряска сделала его человеком…
Никитин стоял позади меня и следил за решением задачи. Я рассуждал вслух. Он заметил, что я твердо знаю предмет. Это ему очень понравилось.
— Видите, — говорил он одному из своей свиты тихо, — какой молодец. Как твердо знает. Сам самостоятельно решает… Такими детьми я восхищаюсь… Это будущность нашего государства… Тот не солдат, который не думает быть генералом. А этот, я знаю наверняка, будет генералом…
Я окончил задачу и положил мел.
— Ну что, решил? — спросил он с улыбкой. — И верно по ответу?
— Так точно, ваше сиятельство, я проверил.
— Вижу, вижу, что ты молодец, — умильно сказал он и с нежностью погладил меня по голове; потом обнял и поцеловал в лоб… — Господин полковник, можете гордиться, что у вас в полку такие дети… Даровитый мальчик.