В этот же день меня секли…
Я не в состоянии был подняться после порки; меня отправили в госпиталь.
Узнав об этом, Дьяков пришел навестить меня. Он сел подле койки, на которой я лежал, и тихо заговорил:
— Расскажи, как это случилось с тобой?
Я рассказал.
Расскажи как это было с тобой.
— Эх, ты, чудак, — грустно сказал он. — И нужно же было тебе связываться с бабой? — Потом он склонился ко мне и прошептал. — Разве не знаешь этого прохвоста… Погибели на них нет… Если бы декабристов не разгромили, таких прохвостов бы не было. Не было б и телесного наказания… Приходится теперь… Ну… — встал он. — Поправляйся. Скоро будешь переведен. Авось, там легче будет. — Он пожал мне руку и вышел…
Глава XV. Сквозь строй
Неделю спустя я получил перевод в город Бахмут и отправился туда пешком. В те времена солдаты не ездили, а шли пешком хоть какое угодно большое расстояние. Ездили только офицеры, дворяне, знатные и вообще люди «благородного» происхождения…
Был полдень, когда я вошел в Бахмут. Меня одолевала усталость. Я спешил скорей добраться до штаба, пройти через все формальности, чтобы получить квартиру и отдохнуть.
Придя в канцелярию штаба, я застал только одного дневального, стоявшего у двери старого солдата. Я сел уныло на скамью. Несколько минут спустя вбежал черноволосый, средних лет, унтер, и стал рыться в ворохе бумаг на столе.
Я спросил его, где бы мне увидеть старшего писаря, чтобы пред’явить ему документы о переводе.
— Старший писарь это я, — сказал он с достоинством, выдернув из вороха какую-то бумажку. — Ты переведен к нам? Ладно. Но мне некогда сейчас. Завтра удовлетворю тебя. Идем. — И он направился к двери. Я пошел за ним.
— Сейчас будут гнать сквозь строй двух солдат, и приказано, чтоб все там были.
Мне эта история не улыбалась. Удовольствие какое: смотреть, как будут казнить людей, мало я видел этого…
— Я с дороги устал очень, — сказал я, — мне бы отдохнуть.
— Ладно, успеешь отдохнуть.
— А где же я буду ночевать сегодня?
Он подумал и сказал:
— Да, это верно. Пойдем, укажу тебе ночлег. — он ускорил шаги. — Шибче идем, а то опоздаем.
Я еле поспевал за ним.
— За что их гонят сквозь строй? — спросил я.
— За государственное преступление, — многозначительно ответил он.
— Какое же государственное преступление учинили они?
— Какое? — Он помолчал, обдумывая, сказать или нет. Потом ответил: — Ты этого не поймешь, молод и малограмотен.
— Напрасно вы так думаете, господин унтер-офицер, — сказал я. — Я хоть и молод, но хорошо грамотен. Понимаю все, что говорят мне.
— Понимаешь? — испытующе смотрел он на меня. — Тогда другое дело. — Он приблизился ко мне и таинственно сказал: — Они пошли супротив государя-императора и супротив начальства. Понимаешь? Говорили, будто государь-император и помещики мучают народ и что не надо ни государя, ни помещиков, а чтоб, значит, была республика. Понимаешь?.. — Смотрел он на меня глазами полными ужаса. — Республика… Понимаешь? Во!..
Я понял, что он не сочувствует «преступникам»; он ужасается произнести страшные для него слова. Мне хотелось узнать подробнее, где они это говорили, кому, при каких обстоятельствах? Но я не задавал больше вопросов. К тому же мы были уже недалеко от места экзекуции. Он сразу изменился; лицо его приняло начальнически-надменный вид; глаза устремились туда — на большую площадь, где четырехугольником были выстроены войска: пехота, кавалерия, артиллерия.
— Наш батальон посредине, — сказал он и прибавил шагу.
Когда мы подошли ближе, я увидел: в середине четырехугольника были расположены четыре роты, каждая отдельными двумя шеренгами, лицом к лицу, шага на три друг от друга. Таким образом каждая рота представляла коридор. Каждый солдат вместо ружья держал шпицрутен[1]. Вот показался оголенный по пояс высокий, плечистый солдат, с благообразным лицом, с русой бородкой; глаза его светились лихорадочным огнем. Руки были связаны на спине, и между ними и спиной продето ружье. Два солдата по обеим сторонам, один держа за штык, другой за приклад, подвели его к первой шеренге. Тут же вслед этому другие два солдата, в таком же положении ко второй шеренге подвели другого солдата, среднего роста, без бороды и усов, с землистым лицом и потухшими глазами. Стоявший невдалеке огромного роста пузатый полковник, с палкой в руке, подал знак. Посыпалась барабанная дробь, засвистела флейта. Наказываемых ввели в коридоры. Первые два солдата, с краю правых шеренг, высоко взмахнули шпицрутенами и жестоко ударили по голым спинам; заалелись две красных полосы на спинах. Вслед за этим ударили первые два солдата, с краю левых шеренг. Потом два вторых солдата с краю правых шеренг: потом вторые два с краю левых шеренг… Медленно двигались оголенные люди, и методически подымались и опускались со свистом шпицрутены…
Когда несчастные дошли до конца шеренг, спины их были окровавлены… Я отвернулся, отошел от этого ужасного места…
Потом я вспомнил, что писарь обещал мне указать ночлег, и вернулся обратно к тому месту, где стоял раньше. Писаря тут уже не было. Я стал искать его в толпе.
Вся площадь была запружена людьми. Трудно было протискиваться сквозь гущу. Окна, балконы, крыши, заборы прилегающих к площади домов, деревья палисадников, пролеты церкви на площади — все было усеяно людьми… Наказываемых вели теперь сквозь строй вторых шеренг. Кровь ручьями стекала через пояс, на штаны, за голенища сапогов.
— О-о-ох!.. — застонал среднего роста солдат. — За что страдаем?!..
Раздался зычный голос командира: — Первая рота! Переменить шпицрутены.
Первые две шеренги бросили окрашенные кровью шпицрутены и взяли из кучи тут же приготовленных свежие.
Писаря я все никак не мог найти.
— Братцы!.. — крикнул высокий солдат. — Безвинно мы страдаем!.. Мы хотели волю народу!.. Нас за это казнят! Братцы! Помогите! Бросьте розги!.. За вас мы страдаем! За ваших отцов и детей!..
Публика зашевелилась; послышался подавленный вопль. Шпицрутены как будто стали мягче опускаться на изрубленные спины. Но рявкнул полковник команду, и с прежней силой засвистели они. Сильней забили барабаны, звучней завизжала флейта, заглушая слова солдат…
В конце второй шеренги среднего роста солдат повис на ружье. Подошел врач, фельдшер. Врач взял пульс солдата. Фельдшер приложил к носу того пузырек с какой-то жидкостью. Солдат вздрогнул, но не встал на ноги… Я протиснулся сквозь толпу и быстро пошел, не отдавая себе отчета, куда иду…
Глава XVI. Асмодей
…Служба в Крымском батальоне в техническом отношении была легче, нежели в кирасирах. Но зато в отношении дисциплины здесь было еще суровее. Наш батальонный командир Максимов был жестокий человек. У него было совершенно своеобразное, свойственное николаевщине, понятие о справедливости.
Он был грозой батальона. Наводил ужас не только на солдат, но и на офицеров и штатских. Особенно жестоко преследовал он за неряшество и пьянство, нередко засекал насмерть.
Он был огромный, кряжистый, с толстым брюхом, с лицом похожим на Асмодея[2]. Его так и прозвали: «наш Асмодей». Ходил Асмодей, опираясь на толстую желтую суковатую палку. Завидев издали его страшную фигуру, каждый старался обойти его так, чтобы не встретиться. Он имел обыкновение останавливать на улице каждого солдата и осматривать, в каком состоянии его обмундирование.
Как-то шел я по улице. Это было зимой. В рассеянности я не заметил, как очутился невдалеке от него. Точно из земли вырос он. Он стоял и распекал стоящего перед ним навытяжку солдата, тыкая в него палкой. Я свернул с тротуара, делая вид, что хочу зайти напротив в лавку. Но он уже заметил меня.