— И их не поймали? — опросил я.
— Нет. Но наверное поймают… Малышей разослали по полкам… Мы двое сказали, что дадим ответ завтра.
— Сколько дней мы здесь? — спросил Шимон. — Не помните?
— Сегодня четвертый день… И неизвестно, как долго нас еще будут мучить.
— Значит, так суждено, — сказал я. — Не только нас одних мучают…
— Да, хорошо говорить, — сказал Гитин, — а когда начнут с тебя кожу сдирать, тогда иначе заговоришь…
Все умолкли…
— А что для меня значит их крещение? — опять заговорил Гитин. — Ерунда. Я могу сказать им, что я православный, а останусь тем же евреем… От меня ничего не убудет… И не будут мучить меня…
«Ага, — подумал я, — сдается…»
— Но в бумагах ты же будешь записан православным, — возразил Шимон, — ты должен будешь ходить в церковь, молиться и всякую ерунду проделывать. И жениться тебе надо будет в церкви…
— О, когда еще жениться придется, — сказал Гитин, — до тех пор еще долго…
«Как только его спросят, — подумал я, — он согласится…»
И я не ошибся: когда нас ввели в казарму, где была приготовлена огромная куча дубовых розог, он на вопрос майора о крещении ответил согласием. Его примеру последовало еще несколько человек. Нас осталось четверо: Шимон, Лейзер, Исаак и я.
Первым взяли Шимона: его раздели догола, связали и положили на пол. Двое дядек, стоя по обе стороны, стали его хлестать. Мокрые розги, изгибаясь, словно змеи, со свистом прорезывали воздух и полосовали тело Шимона… У меня дрожали ноги, голова кружилась… Я еле стоял на ногах… Хотелось рыдать, кричать, но я не мог…
Майор сидел на табуретке и, покуривая трубку, приговаривал:
— Так… Так… Веселей ребятки… Так, горячей.
Красные полосы от первых ударов на теле Шимона стали темно-фиолетовыми. Он не издавал ни звука. Только от каждого удара он весь трепыхался, вздрагивал, словно хотел подняться… Брызнула кровь!.. И скоро заструилась по всему телу. Теперь Шимон лежал в луже крови…
— О-о-о-о!.. — вырвался из груди его протяжный вопль.
У меня помутилось в глазах…
— Согласен!.. — крикнул он нечеловеческим голосом, и разразился рыданием, похожим на хохот сумасшедшего.
— Окрестили… — буркнул седоусый унтер.
— Ну вот то-то ж, сказал майор. — Смотри у меня.
В это время Исаак пронзительно вскрикнул и как сноп и грохнулся на пол.
Шимон лежал без сознания. Его тело конвульсивно вздрагивало. Его унесли.
Исаака перевернули вверх лицом и стали теребить.
— Ну, вставай, — ткнул его ногой майор. — Ты, жид. Нечего притворяться.
Исаак не шевелился.
— Окрестить его надо, — сказал майор, — когда он очухается.
Его раздели и начали сечь… Исаак стал корчиться и стонать.
— Ага, я говорил, очухается, — сказал майор. Но Исаак опять потерял сознание и лежал под ударами, словно мертвый.
— Стой, — остановил майор. — Он может быть в самом деле сдох, тогда его и крестить нечего.
Исаака вынесли.
Очередь дошла до меня. При первом же ударе я потерял сознание… Потом я открыл глаза. Все вокруг меня было в красно-кровавом тумане, и я чувствовал, что меня режут на части. «Вот разрежут сейчас на кусочки, — промелькнуло у меня в голове, — и я умру… скорей бы уж…» Я опять потерял сознание…
Когда я очнулся, кровавого тумана не было, и я заметил, что лежу на сене, подле меня стоит кружка с водой и лежит кусок хлеба… Хотелось испить воды, но я не в силах был подняться.
— Ну, ты, жидовское отродье, — услышал я грубый окрик, — принимаешь православие?!
Слово «православие» полоснуло меня по сердцу хуже розги. Я зажмурил глаза и притворился спящим.
— Говори! — ударил меня ногой полковник.
Мне казалось, что сейчас он меня раздавит своим тяжелым со шпорой сапогом, как давят пресмыкающееся.
— В карцер! — приказал полковник.
Меня понесли, бросили на пол. Я снова потерял сознание…
— Что, очнулся? — окликнул меня кто-то.
— Кто это? — спросил я.
— Это я, Лейзер. Я тебя приводил в чувство… Я нашел у тебя в кармане кусочек сахару, влил тебе воды в рот и положил сахару. Тебе лучше?..
Очередь дошла до меня.
— У меня сладко во рту…
— А тебе, Исаак, не лучше? — спросил Лейзер.
Исаак застонал в ответ.
— Скоро будет… мне будет лучше… да… — Он затих.
Несколько минут спустя он опять забормотал, часто и тяжело дыша:
— … Сейчас я был дома… маленькая сестричка Песя очень радовалась… бедненькая, давно ты меня не видела… глупенькая… чего же ты плачешь… я же тут… я же скоро приеду… да, да… вот он пришел за мной… ну едем, едем, некогда болтать зря… садись… — он дышал все чаще и тяжелее.
— Исаак, что с тобою? — испуганно спросил Лейзер.
— Дай ему скорее воды и кусочек сахару, — советовал я.
— Сахару у меня больше нет, — с горьким сожалением сказал Лейзер, — хочешь воды, Исаак?..
Исаак не отвечал. Он метнулся еще раз, другой и затих.
— Не знаю, чем ему помочь… — беспокоился Лейзер. — А где же вода?.. — искал он. — Ах, вот, наконец нащупал.
— Он еще дома хворал, — сказал я, — мы взяты вместе.
Лейзер лил в рот Исааку воду, но она выливались обратно.
— Он в обмороке… — сказал Лейзер. — Что делать?.. Я ведь сам еле двигаюсь. Знаешь, когда меня после тебя стали пороть, я сказал, что согласен. Они меня отпустили. Я пошел в сад и повесился на дереве… Из пояса я сделал себе петлю… Но меня снял с петли лазаретный доктор… Он стал меня расспрашивать, я ему все рассказал… «Хорошо, — сказал он, — больше тебя не будут сечь». — А на следующий день мне дали еще розог и бросили сюда…
— Исаак, Исаак!.. — тормошил он Исаака. — Он, кажется, не дышит… Боже мой, что ж делать?.. Он наверно умрет… Нос и лоб у него холодные. И весь он холодный, как лед…
— Ой, ой, ой… он уже умер!.. — Голос Лейзера дрожал, он плакал.
— Не может быть!.. — сказал я, хотел подняться, но не мог, — не может быть!.. Это глубокий обморок…
— Какой обморок… — плакал Лейзер. — Это смертельный обморок. Вечный обморок…
Слезы хлынули из моих глаз…
— Ему теперь лучше, чем нам… — сказал Лейзер. — Он уже избавился от мучений, а нам еще сколько предстоит… Блажен ты, дорогой товарищ, Исаак. Святая душа. Прости нас, что мы не помогли тебе. Не в силах были…
Глава VII. На новом положении
…Физические силы наши убывали с каждым часом.
Я лежал, как пласт, не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Лейзер был старше меня и крепче, но и он свалился, задыхались в нашей клетке от смрада. К зловонию собственных испражнений прибавилось теперь такое, с которым никогда человеческое обояние свыкнуться не может, — труп Исаака стал разлагаться и смердить.
Не могу сказать точно, когда и каким образом это произошло, — когда я открыл глаза, я увидел свет, на который не мог смотреть без боли. Я лежал на чистой и мягкой постели, в большой, светлой комнате. Мне сказали, что я лежу в госпитале.
Здесь я быстро стал возвращаться к жизни. От Лейзера, который также был тут, я узнал, что приезжал какой-то важный начальник, какой-то инспектор и, узнав обо всех ужасах, творившихся над еврейскими мальчиками, приказал все это прекратить. Все мальчики, признавшие себя крещеными, теперь от крещения отказались.
Когда я выздоровел, меня назначили в первый кантонистский эскадрон «3-го кирасирского принца Вильгельма полка», и я был отправлен в деревню Шульгинку, где был расквартирован этот эскадрон.