— Борыс, — говорит мне новый Талейран, — поедем до Михала!
Я мямлю свое: поздно, то да се…
— Надо ехать, когда Председатель зовет! — говорит он непререкаемо, берет за ручку и ведет. У дверей гостиницы стоит автофургон, туго набитый не совсем трезвыми артистами — пластиками, мне освобождают местечко, и фургон катит, подбирая по дороге художников — пешеходов; становится все тесней, народ уже лежит вповалку, кто‑то затягивает народную песню, а некий художник — патриот замечает: ну, наконец‑то что‑то подлинно польское!
В таком аутентично польском виде мы прибываем к Михалу; заведение сверкает стеклом, полированным деревом, позолотой, полно до краев, кажется, вся штука факту здесь… Однако для Председателя тут же выкраивают пространство, стол, скатерть, дюжина поллитровок монопольки, сигареты, блюдечко с миндалем… Других закусок не видно, начинается забава.
Выпиваем, закуриваем, беседуем. Председатель доверительно знакомит меня со сложной мозаикой людей и отношений, представленной в тот вечер у Михала.
— Вот этот, — он показывает на высокого, носатого, в соку мужика, танцующего с изящной дамой, — вот этот работает в Министерстве культуры и искусства. Но вообще‑то он из госбезопасности. А это его дупа.
(Тут мы снова встречаемся с трудной этнопсихолингвистической проблемой; я решительно неспособен перевести это польское понятие на русский — и кто была культурному гебешнику эта дама, останется для читателя неясным.)
И мы принимаем еще по бокалу водочки.
Настроение в михаловке все повышается, ибо, оказывается, тут вам не просто ресторан, а ресторан со стриптизом. В братской социалистической стране показывают стриптиз! Недаром, ох недаром, как вы помните, Польшу называли самым веселым бараком в соцлагере. Вот сейчас нам его покажут. Вот сейчас. Настоящий, не какой‑нибудь там абстрактный умопостигаемый объект из разоблачительной статьи в газете «Советская культура», а совершенно соматический, так сказать, акт.
Весь наш интеллигентный стол поворачивается к площадке, выделенной для сакрального действа; мы, оказывается, очень выгодно сидим, стоило повернуться, и мы уже у барьера — да, у барьера, воздвигнутого, видимо, затем, чтобы народ ненароком не кинулся на территорию теменоса и не затоптал жрицу…
— Sluhaj, — говорит мне вдруг Председатель, — ja wiem, ze jestes bomba, delegacji radzieckiej.
В переводе на родной язык это означало, что Председателю известно, будто я — бомба советской делегации.
— Ska, d to wiesz? (Откуда ты знаешь?) — изумился я, подхватив переход на ты, поскольку третья бутылка водки с закуской из сигаретного дыма нас сблизила.
В эту минуту свет в зале погас; прожектор высветил площадку в центре зала — и из темных глубин выпорхнула стриптизерка второй свежести, еще совершенно одетая.
Все замерло.
— Агентура донесла, — ответил Председатель, понизив голос из уважения к эротическому событию.
Девушка, назовем это так, порхала в такт чувственной музыке — как будто бы для собственного удовольствия.
— Ты собираешься спорить с нашими критиками, ты будешь ругать журнал «Штука» и его редактора Кжыштофа Костырко, он писал в журнале об искусстве Эстонии… — продолжал руководитель художников Польши.
Надо бы понять странные речи Председателя, но в это время на арене дело сдвинулось с мертвой точки: девица, изящно танцуя, сняла с шеи — ну там пустячок, какой‑то бантик или еще что‑то в этом роде, а затем стала не менее хореографично разуваться.
Я взял себя в руки и заявил, что все только что указанные действия не входят в мои планы. Я не собираюсь спорить с Костыркой, я вообще ничего не буду говорить об эстонском искусстве, кстати — и статей Костырки я не читал. У меня совсем другой сюжет. Я собираюсь обсудить…
Беседа становилось все более деловой по мере того, как артистка открывала свои тайны: показались отдельные фрагменты голого, скажем прямо, тела, несколько дряблого и вообще малоинтересного. Пока я, успокаиваясь, изложил собеседнику идею предстоящего доклада, на девушке всего‑то остались два предмета одежды — нежные заграничные трусики и бюстгальтер, тоже, небось, заграничный. В этом виде она подплясала к одному из столиков и предложила сидевшему там мужчине расстегнуть пуговку меж лопаток. И мужик никак не мог справиться с задачей! Возился, возился, публика уже стала терять терпение, а у меня в памяти всплыла подходящая к случаю шутка, родом тоже из Польши.