Вот в чем дело. Наш ансамбль — политотдельская часть, дело политическое. Репутация армейского артиста должна быть прозрачна как слеза ребенка! И капитан головой отвечает за морально — политическую стерильность каждого, каждого! Поэтому он долго ругает бедного Володьку, не зная, что делать дальше. В венпрофилактории сразу же засекут, откуда больной, из какой он части.
Посередине разноса звонит телефон.
— Да, товарищ генерал. Понял, товарищ генерал. Есть, товарищ генерал. Есть исполнять, товарищ генерал!
Приказ начальника политотдела генерала Гросулова был прост: немедленно, по боевой тревоге, поднять ансамбль, собрать все необходимое и выехать в город Щецин, чтобы обслужить концертом съезд Общества польско — советской дружбы. Автобус будет подан через 30 минут. Выезд — через 40 минут. Все. Исполняйте.
Быстро собираем народ, инструменты, костюмы, Рожнятовского с его триппером, все это грузим в автобус и через сорок минут выезжаем в Щецин крепить польско — советскую дружбу.
Война пощадила Щецин, разглядывать город было интересно. Но я хочу добавить свою крупицу к тому, что уже сказано в мировой литературе о силе искусства. Как только в Щецине прослышали о появлении нашего артистического десанта, так посыпались просьбы. Просили дать платный концерт для польского населения. Дали — для этого сняли зал в церкви модернистской архитектуры, на которую я смотрел с изумлением. Польский военный госпиталь приглашал сыграть концерт для воинов, находящихся на излечении. Госпиталь не мог платить деньгами, деньги на искусство не были предусмотрены. Вместо этого госпитальные предлагали устроить обильное пиршество с неограниченным количеством медицинского спирта. И тут капитан мгновенно смекнул, что пиршества нам даже и не надо, а вот вы вылечите нам Рожнятовского. У поляков было то, чего в наших госпиталях еще не было, — пенициллин. С каждой инъекцией Володька пел все лучше.
Когда мы вернулись в Щецинек, больных в ансамбле не было.
Другая историческая поездка была в Гданьск — по случаю годовщины освобождения города. Политическое значение этого выступления трудно переоценить. Недаром и наших политотдельских там было многовато. И нас предупредили, что возможны провокации, классовая борьба далеко еще не кончилась!
Гданьск был разрушен. От центра и припортовой части остались горы камня, покореженные металлические конструкции, между руин расчищены были прежние улицы. Костел св. Марии, один из величайших памятников кирпичной готики, сильно пострадал от пожара, стоял без крыши, с выбитыми окнами, один из углов бокового нефа был срезан бомбой. Если бы я предвидел, что стану историком искусства, я бы внимательней пригляделся к обнаженным готическим конструкциям; другой случай, слава Богу, так и не представился. Ценнейший из памятников церковной коллекции, «Страшный суд» Ханса Мемлинга, был припрятан в близлежащей деревне и уцелел.
Город пережил жестокую осаду. Рокоссовский предложил, говорят, осажденным почетную сдачу — сопротивление безнадежно, фронт ушел далеко на запад, офицеры выходят с оружием. Немцы отказались, город после мощных бомбардировок был взят штурмом и на три дня отдан на разграбление победителям. Ничего нового. Греки тоже разграбили Трою — вон когда это было! Ассирийский царь Синнахериб в 701 году до новой эры взял и разорил 46 городов в Иуде, победы были запечатлены в знаменитых ныне рельефах на стенах его дворца в Ниневии — очень хорошо изображено, как город горит, стены рушатся, воины тащат мешки и ящики с добычей… Традиции, ничего не поделаешь. В те три дня все, что могло еще гореть, — горело. Разворочены были даже старинные захоронения в полу Марьяцкого костела — искали сокровища. Очевидцы мне рассказывали, как озверевшие солдаты хватали на улицах немок, насиловали и бросали в огонь.
Помолчим, надо перевести дух.
Мы поселились в представительном доме, который некогда был резиденцией наместника Лиги Наций в вольном городе. Теперь в хорошо отремонтированном особняке размещалась советская комендатура. А политическая обстановка, как я сказал, была непростой — и тут, в комендатуре, нам еще раз об этом напомнили.
До сих пор я пробовал рассказывать так, как я видел людей и события тогда — будучи советским офицером, очень молодым человеком, едва перевалившим за двадцать. Повествователь и центральный персонаж должны были слиться воедино. Но до конца сохранить принцип не удастся. Пора начать раздваиваться.
Когда я приезжал в Польшу через десятилетия, поляки меня спрашивали, каким образом я так бегло справляюсь с польским языком. Я отвечал честно — сразу после войны служил в Польше в рядах Советской армии оккупантом. Но тогда, в сорок шестом, я ни разу не задался вопросом — почему, собственно, мы здесь. Что мы тут делаем, в освобожденной Польше, от кого мы ее теперь защищаем, когда Германия сокрушена? Не умел задумываться, да и правды было трудно доискаться. А объяснения были просты. Враги народной Польши еще не сокрушены. В лесах скрываются вооруженные формирования контрреволюции — Народове силы збройне, Армия Крайова. Враги пока что существуют в самом правительстве — таков заместитель премьер — министра Миколайчик и вся его якобы народная партия, Польске Стронництво Людове.