Спустившись с берега, он направился прямо к дядюшке.
Тот жил довольно далеко от племянников, в пристройке, где обитал с тех пор, как вернулся из морей. Когда Цзяньсу подошёл туда, оказалось, что света в окнах нет, а дверь распахнута. Остановившись на входе, Цзяньсу учуял запах спиртного, услышал, как стукнула чашка о стол, и понял, что дядюшка дома.
— Это ты, Суэр? — раздался голос Суй Бучжао.
— Я! — откликнулся Цзяньсу и вошёл. Покряхтывая, Суй Бучжао сидел, поджав ноги, на кане, и наощупь зачерпывал вино чашкой.
— Славная штука — пить вино впотьмах, — пробормотал он и с бульканьем сделал добрый глоток.
Налил он и Цзяньсу, и тот выпил. Старик вытер рот рукой, выпив чашку, пил он шумно и звучно. Цзяньсу же, когда пил, делал это бесшумно. Вот вам и разница двух поколений. На корабле Суй Бучжао привык есть сырую рыбу, а водкой отбивал рыбную вонь. Цзяньсу обычно не пил совсем. Так они просидели за вином половину большого часа. Обида и ненависть, как пламя, полыхали в груди Цзяньсу. В это время Суй Бучжао уронил на пол чашку с вином и она разбилась. От этого звонкого звука Цзяньсу покрылся холодной испариной. А Суй Бучжао пробормотал:
— …Суэр, слышал, как Бо Сы на флейте играет? Наверняка слышал. Эта проклятая флейта которую ночь спать не даёт! Так полночи и брожу по проулкам. Помирать я, старый, собрался… Но ты об этом не знаешь, не знаешь!
Рука Суй Бучжао вцепилась в плечо племянника и с силой сжала. Цзяньсу аж обомлел. Что это на дядюшку нашло? А Суй Бучжао принялся тереть руками колени и неожиданно гаркнул прямо в ухо Цзяньсу:
— В семье Суй кто-то умер!
Оторопев, Цзяньсу уставился на него. В темноте он разглядел на лице старика две блестящие полоски слёз.
— Кто? — спросил он.
— Суй Даху. Говорят, на фронте погиб, наверное, так оно и есть… В Валичжэне лишь я один и знаю. — Старик говорил каким-то гнусавым голосом, будто в нос. Суй Даху хоть и дальний родственник, но всё же свой, из рода Суй. На душе Цзяньсу стало тяжело. А старик продолжал: — Славный парень. В прошлом году, когда он уезжал, выпивал с ним, восемнадцать лет всего, ещё усы над губой не пробились…
Снова донеслись звуки флейты Бо Сы, до того резкие, что казалось, язык играющего превратился в ледяшку. Под эти звуки перед глазами Цзяньсу возник смутный образ брата Даху. Всё, не вернётся больше Даху в Валичжэнь. Он слушал эти ледяные звуки, и его вдруг осенило: ведь мы все — валичжэньские холостяки! Холостякам и поёт песнь пронзительная флейта Бо Сы.
Суй Бучжао напился так, что свалился с кана. Поднимая его, Цзяньсу обнаружил, что тот в одних трусах и холодный, как лёд. Он взял старика на руки, как неразумного ребёнка.
После этой пьянки Суй Бучжао пришёл в себя лишь три дня спустя. Он плёл какую-то околесицу, ноги у него заплетались, и он постоянно падал. Потом дополз на четвереньках до окна, выглянул в него и заявил, что к пристани причалил большой корабль, что у руля стоит дядюшка Чжэн Хэ собственной персоной и что ему в Валичжэне больше делать нечего. Цзяньсу и Баопу дежурили возле него: Ханьчжан три раза в день готовила еду, Баопу наводил чистоту и убирал паутину с окна. Вдруг дядюшка остановил племянника: «Зачем это делать? Мне это логово без надобности. Пройдёт немного времени, и я взойду на корабль. И ты давай со мной, будем плавать по морям. Или хочешь помереть в этом ничего не стоящем городишке?» Баопу никак не удавалось переубедить его. Тогда он заявил дядюшке, что тот болен. На что Суй Бучжао удивлённо вытаращил свои сероватые глазки и возопил: «Я болен? А не Валичжэнь болен? Ты только принюхайся, как он смердит. Чувствуешь?» Он сморщил нос и продолжал толковать племяннику: «В море расстояние измеряют в милях, каждая миля равна шестидесяти ли. Есть, правда, умники, мать их, которые твердят, что в миле тридцать ли. Когда измеряют глубину, это называется „бросать лот“: на верёвку привязывается свинцовый молоток, смазанный растопленным воском или говяжьим жиром. Эта штука и есть „лот“…» Баопу остался с дядюшкой, а Цзяньсу пошёл за врачом традиционной медицины, которого звали Го Юнь, и через какое-то время привёл его.