Баопу считал, что именно после этого его стала мучить бессонница. Он ворочался на кане, стараясь заснуть, и тут кто-то подошёл и взял его ладонь. Он протянул обе, чтобы она их понюхала, и сердце исполнилось невыразимого блаженства. Она вышла на улицу, он последовал за ней. В лунном свете всё вокруг было смутно и расплывчато. Она шла впереди, но стоило ему моргнуть, как она исчезла. Потом выскочила откуда-то сзади, лёгкая, как связка соломы. «Гуйгуй! Гуйгуй!..» — позвал он и протянул к ней руки. Но там был лишь белый-белый лунный свет. Он так и не заснул в ту ночь, а наутро отправился на мельничку, где оставалась лишь клетка со сверчком. Забирать вёдра она больше не приходила. Он покормил сверчка цветками яшмовой тыквы и пошёл в цех. Красными от воды руками Сяо Куй промывала лапшу. Он так и не окликнул её. Восседавший наверху Ли Чжаолу из семьи Ли в этот момент стучал стальным ковшом, приговаривая: «Хэнъя! Хэнъя!» — «Здоров этот молодец стучать», — говорили внизу. Задрав голову, Баопу глянул на широкоплечего детину и заметил, что тот не отрывает глаз от Сяо Куй. Ни слова не говоря, Баопу вернулся к себе на мельничку. Там с грохотом вращался старый жёрнов. Под этот грохот покачивал головой старый бык.
С тех пор Баопу ни одной ночи не спал как следует. И как только он промаялся последние двадцать лет? Много раз, пошатываясь, добирался до проулка семьи Чжао и крадучись забирался под заднее окно Сяо Куй. «Меня хотят выдать за Чжаолу из семьи Ли, — сообщила она. — И, похоже, ничего не поделаешь: решение приняла семья Чжао, и Четвёртый Барин кивком дал согласие». Тут Баопу потерял всякую надежду. Раз Четвёртый Барин кивнул, так и будет. Он постарался как можно быстрее отставить все свои фантазии и тихо сидел у себя на мельничке. Но неотступных дум ничуть не убавилось, и мучений он натерпелся вдосталь. Начались головные боли, голова раскалывалась, и он обмотал её тряпицей. Стало легче, и вспомнилось, что, когда откопали старый корабль, дядюшка тоже ходил с повязкой на голове. Ясное дело, у него тоже страшно болела голова — его корабль затонул, это стало тяжёлым ударом, и душа старика никак не могла успокоиться. Вскоре после того, как Баопу стал носить повязку, Сяо Куй и впрямь выдали за Ли Чжаолу. Узнав об этом, Баопу слёг и валялся в забытьи в своей комнатушке… Прошло немного времени, и по городку разнеслась весть о том, что Ли Чжаолу втихаря уехал в один из дунбэйских[21] городов, чтобы зашибить большую деньгу, а потом вернуться за Сяо Куй. Его действительно не было видно. Сяо Куй вернулась жить, где жила, — в проулок семьи Чжао. Однажды ночью случился большой ливень, гром гремел не переставая. Огромная молния расщепила высокое дерево у старой мельнички, и этот ужасный грохот слышали во всём городке. Разбуженному громом Баопу было уже не уснуть, пару часов он проворочался на кане, потом заболела голова, и он снова повязал повязку. В ночи ему показалось, что откуда-то издалека его зовёт Гуйгуй. Накинув одежду, он выскочил из комнатушки и помчался по слякоти в дождливой дымке. Он не знал, сколько бежал, и не понимал, куда его занесло. Вытерев мокрое от дождя лицо, поднял голову и обнаружил, что стоит под окном Сяо Куй. Кровь в жилах забурлила. Он постучал в окно. В нём появилась заплаканная Сяо Куй. Но окна не открыла. Кровь бросилась Баопу в лицо, щёки налились жаром, звонко, как струна, лопнула повязка на голове. И он взломал окно кулаком.
Всё тело похолодело, но, заключив Сяо Куй в объятия, он ощутил, как грудь словно опалило жаром. Сяо Куй отчаянно сопротивлялась, тяжело дыша и скрестив руки на груди. Он отвёл их, и она тут же стала гладить его грубые ладони. В темноте слышалось её тяжёлое дыхание, она словно задыхалась, постанывая. Баопу распустил её длинные волосы и скинул то немногое, что на ней было, бормоча словно сам с собой:
«Вот так вот, ты пойми. Уже не знаю, куда мне деваться, каждый день такая беда. Молния что-то пополам расколола. Боишься, поди, ни зги не видать. Бедняжка, вот так, вот так… Сверчкова клетка рассохлась на ветру, ткни рукой — и рассыплется. Бедолага он бедолага и есть… Ну куда деваться, глянь, хуже меня и нет никого. Вот так, вот так. Твои ручки, о-хо-хо, я весь щетиной оброс. Ну и болван же я, камня кусок. А ты, ты… Снова гром гремит, вот расколола бы меня молния. Ладно, не буду об этом. Ты, твои ручки. Ну как тут быть! Ты, Сяо Куй, Сяо Куй… — Сяо Куй целовала его без остановки, и он перестал бормотать. А при вспышке молнии увидел, как у неё по телу течёт пот. — Не раз думал отнести тебя к себе, — продолжал он. — Заперлись бы там и не выходили. Старый жёрнов пусть себе вертится, а мы с тобой так и жили бы, в своём домике».