В ту ночь Даху посадили под арест. Части предстояло выступать на передовую, и дело представлялось очень серьёзным. Ротный Фан Гэ дорожил им, но ничего не мог поделать. На другой день после обеда в роте срочно созвали собрание. Согласно принятому в полку решению, Даху снимали с должности командира отделения, а кроме того, чтобы дать возможность отличиться в бою, включили в списки ударной первой линии. Рыдавшая Цюцю оставалась на территории роты и долго не хотела уходить.
— Но ведь он ни в чём не провинился! — взывала она к ротному, хватая его за рукав. — В чём его вина? Ему же скоро в бой, замолвите за него словечко, пусть его восстановят в должности… — Глаза её опухли от слёз, Даху холодно взирал на неё со стороны. Она повернулась к нему: — Даху, всё из-за меня, из-за меня!
Даху, стиснув зубы, покачал головой:
— Вернусь с фронта, тогда и увидимся, Цюцю! — И, многозначительно подмигнув ей, убежал…
Даху шагал вдоль палаток, сжимая в руке головной убор. Бритая голова казалась круглой, красивой, как у ребёнка. Шёл он бесцельно, пока перед глазами не возникла большая палатка с табличкой «Операционная». Услышав стоны, он хотел было быстро уйти, но в это время из палатки показался врач, он поставил у входа таз для умывания. Даху глянул в него, испуганно вскрикнул и отступил на пару шагов: в тазу лежала скрюченная окровавленная нога… С тяжёлым сердцем он пошёл прочь. Но, пройдя немного, вернулся. Захотелось узнать имя бойца, потерявшего ногу. И врач сообщил, что бойца зовут Ли Юйлун! Даху сел на землю, скрестив ноги, и обхватил лицо руками.
Наступил вечер, кроваво-красная заря окрасила всё вокруг алым. Ступая по свету зари, он возвращался в роту. На полпути встретились вооружённые бойцы, которые вели пленных. Он окинул пленных ненавидящим взглядом — бледных и худых, с плотно сжатыми ртами. Так и подмывало выхватить оружие и перестрелять всех. Среди врагов была женщина в форме… Даху стоял в лучах зари и долго провожал их глазами.
На следующий день часть Даху выступила на передовую.
Цюцю каждый день взбиралась на самый высокий холм и смотрела туда, где стреляли орудия, откуда поднимались облачка порохового дыма. «Группа прорыва, Даху», — беспрестанно твердила она про себя. Закрыв глаза, она видела сумрачную бамбуковую рощу, прильнувшего к её груди Даху. Потом стали поступать раненые, у её отряда наступила жаркая пора, и времени побыть одной уже не оставалось. Рассматривать прибывавших бойцов они не смели — все в крови, с обезображенными лицами. На некоторых лишь бледная кожа обтягивала кости, пожухлые волосы сплелись в один комок, одежда изорвана, дыра на дыре, словно сеть. Если не видеть всё это своими глазами, трудно поверить, что человек может настолько измениться, превратиться в нечто ещё способное дышать. Потом девушки узнали, что этих бойцов враги осадили на холме, и они провели без еды и питья от десяти до двадцати дней, жевали один рис из сухого пайка. Как они выжили? Никто не знал. Известно было лишь, что они не сдавались до последнего. По большей части это были крестьянские дети, пришедшие в армию с полей своих отцов и прослужившие один-два года. С детства приученные к бережливости и повиновению, вчера они хорошо обрабатывали землю, а сегодня славно сражались. Им впервые довелось увидеть столько консервов, и было стыдно, что они так много едят, они переживали за оставшихся работать в поле отцов… Девушки переодевали их, смывали кровь, заботились о них со всей душой.
Как-то вечером стали приносить погибших бойцов группы прорыва. Сжимая в руках ножницы и бинт, Цюцю похолодела. Она осматривала одного за другим, опознавала, и сердце куда-то проваливалось. Наконец очередь дошла до обмывания трупа, которому взрывом разнесло весь череп. Она сняла с него разодранную форму, как положено, вынула из карманов личные вещи и сложила в одну кучку. И вдруг обнаружила среди них свой цветной платочек… Раздался её испуганный крик. Все столпились вокруг неё, а Цюцю трясущимися руками закрыла лицо. Кровь тут же растеклась по лицу, стекая по пальцам, казалось, она сама истекает кровью. Через некоторое время она что-то вспомнила и стала лихорадочно искать на одежде личный номер. Превозмогая себя, поднесла форму к глазам, вытерла слёзы. Взглянула и потеряла сознание.
В сумерках над горами раздался короткий сигнал горна. Погромыхивали орудия, но канонада доносилась издалека. В бамбуковой роще, как и прежде, запели дрозды. Осенний ветер, который вчера дул слева от гор, сегодня вечером тоже задул в ту сторону. Спустилась ночь, и всё погрузилось в чёрный, как тушь, мрак…