Ци и Вэй боролись за гегемонию на центральной равнине[6], когда люди Вали пришли на помощь Сунь Виню[7]. Циский Вэй-ван, к изумлению многих, возвысился талантами над всеми. В двадцать восьмой год правления Цинь Шихуан отправился сначала в горы Цзоу к югу от Лу, потом на Тайшань и остановился в Вали, чтобы починить корабли, прежде чем продолжить путь к трём священным вершинам — Пэнлаю, Фанчжан и Инчжоу. Учение Конфуция о ритуалах распространилось везде, кроме восточного Ци — там, у дикарей, были свои ритуалы. Догадываясь о существовании ритуалов, которых он ещё не познал, мудрец послал своих учеников Янь Хуэя и Жань Ю проведать о них. Они вдвоём ловили рыбу в Луцинхэ на крючок, а не сетью, помня наставления учителя. В Вали был человек, проучившийся десять лет у Мо-цзы — он умел пускать стрелу на десять ли, которая всю дорогу присвистывала. Он так отполировал медное зеркало, что, сидя перед ним, можно было видеть все девять областей[8]. Родом из Вали были также знаменитые буддийские и даосские монахи. И Ли Ань, второе имя Юнмяо, по прозванию Чаншэн; и Лю Чусюань, второе имя Чанчжэнь, по прозванию Гуаннин — валийцы. В годы правления под девизом Ваньли[9] тучей налетела саранча, затмив небо и солнце. Люди ели траву, кору деревьев, ели друг друга. Один буддийский наставник просидел в трансе тридцать восемь дней, и разбудили его ученики звоном медного колокола. Наставник помчался на край города, взмахнул руками и произнёс: «Виновны». Вся саранча с неба влетела к нему в рукава, и он сбросил её на дно реки. Когда началась смута «длинноволосых»[10], народ отовсюду бежал в Вали, ворота которого всегда были открыты для беженцев… Чистые как стекло, золотые сердцем, люди раньше были красивы душой, и дела у них шли на лад!
Не поняв ни слова на древнем языке, жители всё же были очень взволнованы. Они уже долго мучились от тишины и бессловесности. Уровень воды в реке упал, пристань опустела, привычных криков при разгрузке судов не было слышно. В душах людей поднималось невысказанное недовольство, которое постепенно перерастало в возмущение. Лишь некоторые очнулись при гудящих звуках древнего языка: старый храм сгорел, но громадный колокол остался. Годы слой за слоем разрушали величавые древние стены, но прежняя мощь части этих остатков ещё уцелела. Все словно чувствовали: не взбудоражили бы городок все эти пришлые, жизнь, возможно, была бы счастливее. Сыновья были бы почтительнее к родителям, дочери более целомудренными.
Бледная река безмолвно текла в своём узком русле. Каменные основания похожих на старинные крепости старых мельничек потихоньку оплетал плющевидный луносемянник. Большинство их молчало, лишь некоторые, что побольше, целыми днями погромыхивали. Места, куда не ступали быки, всё больше зарастали мхом. Присматривавшие за мельничками старики постукивали деревянными совками о чёрные глазки жерновов. Те медленно вращались, терпеливо перемалывая время. Городские стены и старые мельнички долго всматривались друг в друга в тишине.
Валичжэнь словно стёрся из памяти людей из других мест, и прошло немало лет, пока о нём опять вспомнили. И в первую очередь вспомнили о городской стене. В то время в наших краях произошли головокружительные перемены, всё вокруг бурлило. Люди были полны уверенности в своих силах, верили, что перегонят Англию, догонят Америку. Именно в это время чужаки вспомнили о городской стене, о множестве прекрасных кирпичей. И вот однажды на рассвете целая толпа забралась на неё и принялась собирать кирпичи. Жители Валичжэня сначала обомлели, многие разразились взволнованными криками. Но в руках у забравшихся на стену был красный флаг, и они имели какие-то основания, поэтому местные срочно послали за Четвёртым Барином. Четвёртому Барину в то время не было и тридцати, но он пользовался уважением как самый старший в семье Чжао, поэтому его так и называли. К несчастью, в то время он был болен малярией, маялся целыми днями на кане, не в силах встать. Когда посланный сообщил о происходящем через оконную бумагу, Четвёртый Барин слабым голосом велел: «Хватит болтать зря. Найдите вожака и обломайте ему ноги».
Городские похватали бамбуковые шесты и хлынули к городским воротам. Разбор стены был в полном разгаре, и его участники никак не ожидали, что в мгновение ока будут окружены и начнётся побоище. Сбитые с ног, они поднимались с криками: «Это с какой такой стати?» — «Какая тут стать, — отвечали им с налившимися кровью глазами, — когда вы, сукины дети, посмели забраться на стену наших предков?» И бамбуковые шесты вновь взлетали в воздух. Разборщики стены могли лишь закрываться руками и своими инструментами. Ну и побоище получилось! Нашло-таки выход десятилетиями сдерживаемое недовольство. Валичжэньцы наклонялись, зорко осматривались по сторонам и, резко подпрыгнув, замахивались шестами и наносили страшные удары. Разборщики стены были в панике. В это время донёсся горестный протяжный крик, и все невольно посмотрели в ту сторону: оказывается, предводителю пришлых сломали ногу. Рядом с ним стоял один из местных — губы синие, щёки подёргиваются, волосы дыбом… Было ясно, что это не запугивание, а серьёзное дело. Жители Валичжэня выплёскивали копившуюся несколько поколений злобу. Разборщики стены засомневались, подхватили своего вожака со сломанной ногой и бежали. Участок стены был спасён, и, хотя последующие десятилетия царила смута, потеряно было лишь три с половиной старинных кирпича.