Больше всего он мучился тем, что над ним, офицером Космического Патруля, взяли верх вздорная девчонка и болтливый старик. Он потерял свои штаны, не говоря уже о рубашке, и эту новость везли сейчас в Лаксу эти проклятые болотники из Берегового Патруля, чтобы выставить его на смех перед каждым тупоголовым простофилей Системы.
Но он еще им покажет, что такое Космический Патрульный!
Если хоть один из них вымолвит слово о том, что случилось, он многого не досчитается на своей физиономии. Он проучит Слипа Хэнлена так, что тот запомнит это на всю жизнь. Он еще заставит старого Брэдшоу заискивать перед собой. А старика Маллигана надо напоить и завлечь в Патруль — там он узнает, что такое дисциплина. Старый брехун, если его подпоить, сам пойдет куда угодно. А как же девчонка!
Он покраснел, заметив улыбку, предназначенную для него. Может быть, она умеет читать мысли. Пусть! Он вдохнул в себя липкий туман с рыбьим запахом. Как чертовски приятно будет дышать регенерированным воздухом космического корабля, когда он покинет эту поросячью лужу и ощутит вокруг себя величие бесконечности. Как он обрадуется, увидев звезды. Как дьявольски обрадуется!
Но прежде чем вознестись в этот мир тишины, он оставит этой золотоволосой тигрице повод для волнений!
Над рекой
Очертания его тела обрисовались в замерзшей грязи, в которой он лежал ничком под упавшим деревом. Следы на начинавшем таять снегу были отчетливыми, а там, где он взбирался на скалу, они образовали темные мокрые проталины. Он лежал здесь давно, настолько давно, чтобы время успело потерять для него всякий смысл и значение.
Над ближней горой вставала луна, белая и полная, с вытравленным на серебряном диске узором голых ветвей деревьев. Лунный свет упал на распростертое тело, и он повернулся к ночному светилу лицом. Луна освещала своим магическим светом этот мир деревьев и скал, частью которого являлся и он, давая этому миру жизнь и новые силы; осветила и его лицо с запавшими сверкающими глазами и опухшими синеватыми щеками.
Ночь была теплой. В долине снег давно уже сошел, из влажной весенней земли пробивались ростки цветов, во всех низких заболоченных местах наперебой соревновались в красноречии лягушки, крупная форель резвилась в омутах реки. Шел май месяц, но на горе, под уступами скал северного ее склона, куда лучи солнца никогда не доставали, все еще лежал глубокий снег, покрытый голубоватой коркой льда, и в черной грязи под деревьями, росшими по склону, поблескивали иголки инея.
Всю ночь напролет в теплом, нагретом за день воздухе летели, пересекая лунный диск, стаи перелетных птиц.
И всю ночь с высоты раздавалась их перекличка, долетавшая до земли из темных высот словно отзвуки других миров. Но среди всех ночных голосов был один — громче, явственней и настойчивей всех прочих. Он то звучал ударами в хрустальные тарелки, то отзывался проказливым хихиканьем эльфов и всегда сопровождался нескончаемым тихим шепотом. То был голос реки.
Но он не слышал ничего этого, оставаясь на том же самом месте, где его впервые разбудило полнолуние, он поднимал лицо к волшебному небесному фонарю, упиваясь сверкающим его светом, проходящим огнем по его жилам, словно глоток давно забытого волшебного напитка из другого, прошлого, мира. Лунный свет разгонял тупую боль, которой холод наполнял его конечности и рассудок. Он впитывал живительное сияние, как впитывал его и весь окружающий мир, где каждый уголок светился своим собственным, неповторимым бледным светом.
Это был странный мир. Каким был тот, прежний, он не мог вспомнить, но точно знал, что другим. Здесь же лунный свет заполнял все пространство жемчужным туманом, сквозь который, подобно призрачным сталагмитам, поднимались колонны деревьев. Источником причудливой игры света была не только луна, неотъемлемая часть пейзажа, но и серые лишайники под его ногами. Свет трепетал и в грубой коре стволов деревьев, мерцал блуждающими огоньками на кончиках каждой ветки, каждого сучка. Ели и пихты тоже были украшены серебристыми пушистыми иголками. Светящийся туман клубился у подножий лесных деревьев-великанов, доходя им до щиколоток: и только кое-где чернели островки скал и камней. В этом новом мире, к которому он теперь принадлежал, свет властвовал во всем, кроме скал и его самого.