Арон Тамаши
СТАРЫЙ МОТЫЛЕК
Много лет подряд жил старый Михай Надь бобылем, один как перст. Незаметно текли денечки, все похожие друг на друга, — вроде как обмелевшая речка течет.
И вот все ж таки случилось кое-что.
Поначалу день больших событий ничем не отличался от прочих. Заголосили на рассвете петухи, что было сил стараясь перекричать друг дружку, там и сям затявкали спросонок собаки. Тех и других слыхивал дядюшка Михай, больше того, он их по голосам различал. Оно и понятно: с той поры, как остался старик бобылем, один как перст, что ни день просыпается с первыми петухами. Проснется — и пойдет отсчитывать минутки, одну за одной, словно старые часы.
Закукарекали, значит, петухи, залаяли там и сям собаки.
Потом стало светать.
И вот в предрассветной тишине спустились с кровати ноги дядюшки Михая, а за ногами последовал и сам дядюшка Михай. То бишь поднялся старик, чтобы сделать кое-что по дому и по хозяйству, как и всякий другой день спозаранку. Покончив с делами, скрутил себе толстую самокрутку и засмолил. Потом подошел к окну глянуть на свет божий. Пыхал потихонечку самокруткой и смотрел сквозь дым, что за покой кругом.
И ничего-то на белом свете не делается.
Только небо на востоке разгоралось все ярче да поблескивали подернутые охрой листья, птичьи зеркальца.
Осень-то уже наступила.
Смотрел-смотрел дядюшка Михай, чтобы что-нибудь увидеть, и ничего, можно сказать, не увидел, тут и шевельнулось в нем легонькое беспокойство, светлое какое-то беспокойство — так неподвижный воздух нет-нет да и заскучает по ветерку.
Вот и старику захотелось хоть легкого ветерка.
Вышел он на дорогу и побрел по ней: вдруг да случится что-нибудь. Шел и шел себе все дальше, вдоль деревни, по проезжей дороге. Но никто ему не повстречался, и ничего не случилось — в такую-то рань. И вдруг откуда ни возьмись выскочил грузовик и понесся вроде как прямо на него. За рулем, видать, сидел человек сердитый: никого и ничего не замечал, знай себе гнал свою машину, доверху груженную ящиками да бочками. Старик соображал чуточку дольше, чем можно было под носом у грохочущей махины, и отскочил на обочину в самый последний момент, а когда грузовик с ним поравнялся, его и вовсе сдуло почти что под самый мост, потому что дело было как раз у самого моста.
— Однако! — отдувался старик. — Грузовик-то, можно сказать, меня переехал!
Поглядел сквозь облако пыли машине вслед и снова пустился в путь, поплелся тихонечко обратно. Шел-шел, а навстречу — человек, идет бодрым шагом — и прямо к нему. Дядюшка Михай сразу его не признал, но, чем ближе подходил, тем больше уверялся: это Янош.
Иными словами, тот самый родственник, которого ожидало наследство.
— Доброе утро, дядюшка Михай! — поздоровался Янош весьма любезно.
— Доброе утро, племянничек! — ответил старик.
— Как живете-можете?
— Хуже некуда! — ответил дядюшка Михай.
Тут родственник пригляделся повнимательнее: авось старик правду сказал.
— А с чего это вам плохо? — спросил он.
— А с того, любезный племянничек, что меня здоровенный грузовик переехал!
Янош уставился на старика: и вправду еле стоит, того и гляди ковырнется. «Фу-ты ну-ты, — задумался Янош, — шутит он или что-то тут есть?! На шутку не похоже, старик-то и в самом деле вот-вот развалится, а коли правда, то почему он вообще цел? Что говорить-то — вот в чем вопрос. Начнешь сокрушаться — чего доброго, высмеют, а плюнуть тоже нельзя — не ровен час, наследство потеряешь!»
— Другой на вашем месте пошел бы да лег, — вот так сказал Янош в конце концов.
— Меня и самого тянет, — ответил дядюшка Михай.
На том и расстались.
Тут и ветерок повеял и навеял старику радость: выходит, все-таки случается кое-что.
Он заулыбался и пошел домой.
И часа не прошло, как явилась старуха соседка в большой печали: она, мол, только-только услыхала про ужасную беду и вот, прибежала узнать, жив ли он.
— Кто сказывал-то?
— Янош сказывал, — ответила старуха.
«А раз так, — рассудил старик, — значит, придется продолжать, что начал в шутку и со скуки. Придется продолжать, не то Янош выйдет победителем».
— И то правда, едва дышу, — простонал старик.
— Чего ж не ляжете?
— Раздеться сил нет.
Нет значит нет, старуха сжалилась и раздела его сама, своими слабыми руками. И в кровать она его уложила, только вот помолиться не успела — новые посетители явились и расселись, повесив головы, возле кровати. Последним прибыл Янош, чтобы не опоздать к кончине. Пришел и увидел, что самое время, не только потому, что дела были плачевны, но и потому, что дядюшка Михай собрался сказать прощальное слово.
— Распорядиться хочу, — с трудом выговорил он.
Тут же и объявил, что при свидетелях, в здоровом уме и твердой памяти, оставляет все свое добро Яношу, который взамен обязуется сделать две вещи. Во-первых, позаботиться о подобающих похоронах, во-вторых, выложить сей же час двадцать монет.
Еле выговорив все это, старик из последних сил приподнялся в постели и повернулся к Яношу.
— Доволен? — спросил он.
Скорбящие, все как один, уставились на Яноша, счастливого родственника, с умилением ожидая взрыва благодарности. И не обманулись: Янош в глубокой горести поклялся, что о похоронах позаботится, а потом встал и, сдерживая слезы, протянул дядюшке Михаю двадцать монет. Старик взял их, и рука его сжалась как в судороге. Потом он откинулся на подушки и уставился в потолок, словно выискивая щелку, сквозь которую душа могла бы улететь на небо.
Заплакала какая-то старуха.
И тут внезапно, будто случилось чудо, старик сел, а потом уверенно встал с кровати.
И принялся одеваться.
Столько в нем было здоровья и силы, что поначалу все словно онемели. Но тут Янош вскочил и спросил старика с горьким упреком:
— Зачем же вы врали, будто вас грузовик переехал?
— Переехал, а как же! — отвечал старик.
— Вас?!
— Меня!
— Да вы же целехоньки!
— А как же, я-то был под мостом, — рассмеялся старик.
Тут уж все засмеялись, весь честной народ. А дядюшка Михай выставил вина, чтобы попотчевать уважаемых гостей, зная, что целых двадцать форинтов у него в запасе.