Вторая часть моего труда уже сделана вчерне, но она еще не достойна, чтобы предложить ее вниманию публики. Удастся ли мне его закончить? Кто может дать ответ? Судьба человека имеет еще более смутные очертания, чем судьба народов.
Я надеюсь, что написал настоящую книгу без предрассудков, но не претендую на беспристрастность. Вряд ли французу позволительно быть бесстрастным, когда он говорит о своей стране и размышляет о своем времени. Сознаюсь, что в ходе изучения мною Старого общества в каждой из его частей я никогда не упускал из виду новое общество. Я не только хотел узнать, какой болезнью заболел больной, но и то, как ему удалось избежать смертельного исхода. Я поступал подобно медикам, в каждом угасшем органе ищущим законы жизни. Моей целью было создать картину, которая, будучи исключительно точной, могла бы еще и поучать. Таким образом, всякий раз, как я находил в наших отцах мужественную добропорядочность, столь необходимую нам сегодня, но почти утраченную, всякий раз как я обнаруживал в них подлинный дух независимости, стремление к великому, веру в себя и в высшую причину, — я всячески подчеркивал эти черты. Равно как и тогда, когда я обнаруживал в законах, идеях и нравах того времени следы каких-либо пороков, подточивших старое общество и еще живущих в нас, я со всей старательностью освещал их, чтобы люди, видя уже принесенные этими пороками беды, поняли, что они чреваты еще большим злом.
Сознаюсь, что во имя достижения названной цели я не боялся оскорбить ни ту или иную личность, ни классы, ни мнения, ни воспоминания, сколь бы почтенными они ни были. Я часто шел на это с сожалением, но всегда без угрызений совести. И пусть все, кому я хоть как-то могу быть неприятным, простят меня, принимая во внимание бескорыстную и честную цель, преследуемую мною.
Возможно, многие поставят мне в вину, что в своей книге я показал неуместное стремление к свободе, которая, как меня убеждают, никого не заботит во Франции.
Я бы только попросил бросающих мне этот упрек учесть, что названная моя склонность имеет давнее происхождение. Уже более двадцати лет назад, высказываясь о другом обществе, я почти дословно писал то, что вы сейчас прочтете.
В сумеречном будущем уже сегодня можно открыть три очевидные истины. Первая из них состоит в том, что все наши современники влекомы неведомой силой, действие которой можно как-то урегулировать или замедлить, но не победить и которая то слегка подталкивает людей, то со всей мощью влечет их к разрушению аристократии. Вторая истина заключается в том, что из всех мировых обществ труднее всего оказывать длительное сопротивление абсолютистскому правлению там, где аристократии уже нет и быть не может. Наконец, третья истина состоит в том, что нигде более деспотизм не ведет более к столь губительным последствиям, как в подобных обществах, поскольку более иных форм проявления он способствует развитию пороков, коим названные общества особенно подвержены. Тем самым деспотизм подталкивает их к пути, к которому они уже сами склонялись в силу естественных причин. Люди в этих обществах, не связанные более друг с другом ни кастовыми, ни классовыми, ни корпоративными, ни семейными узами, слишком склонны к занятию лишь своими личными интересами, они всегда заняты лишь самими собой и замкнуты в узком индивидуализме, удушающем любую общественную добродетель. Деспотизм не только не борется с данной тенденцией — он делает ее неукротимой, поскольку лишает граждан общих страстей, любых взаимных потребностей, всякой необходимости взаимопонимания, всякой возможности совместного действия; он, так сказать, замуровывает людей в их частной жизни. Они и так уже стремились к разобщенности — деспотизм окончательно их изолирует; они и так уже практически охладели друг к другу — он их превращает в лед.
В такого рода обществах, где нет ничего прочного, каждый снедаем страхом падения или жаждой взлета. Поскольку деньги здесь стали мерой достоинства всех людей и одновременно обрели необычайную мобильность, беспрестанно переходя из рук в руки, изменяя условия жизни, то поднимая до общественных высот, то повергая в нищету целые семейства, постольку не существует практически ни одного человека, который ни был бы принужден путем постоянных и длительных усилий добывать и сохранять деньги. Таким образом, желание обогатиться любой ценой, вкус к деловым операциям, стремление к получению барыша, беспрестанная погоня за благополучием и наслаждением являются здесь самыми обычными страстями. Они с легкостью распространяются во всех классах, проникая даже в те сферы, которым были ранее совершенно чужды, и, если их ничего не остановит, в скором времени могут привести к полной деградации всей нации. Итак, самой природе деспотизма свойственно как разжигать, так и заглушать эти страсти. Расслабляющие страсти помогают деспотизму: они занимают внимание людей и отвращают их от общественных дел, заставляют трепетать от одной идеи революции. Один только деспотизм способен создать покров тайны, дающий простор алчности и позволяющий извлекать бессчетные барыши, бравируя своей бесчестностью. В отсутствие деспотизма эти пороки сильны: при деспотизме же они правят миром.