Вскоре ее уже не встречали так радостно. Когда Рейзл появлялась с письмами, люди медлили, опасались их читать, особенно солдатки и матери, мужья или сыновья которых были на фронте.
Почтальон совсем растерялась. Сердце наполнялось болью, и она лишь теперь поняла, что ее профессия не такая веселая, как некоторые считали. Теперь она уже избегала вскрывать конверты и треугольники. Кончилось тем, что Рейзл стала серьезно подумывать об отставке. Как только прибудет новый начальник, она попросит, чтобы подыскали более молодого почтальона. Нервы у нее уже не те, что были раньше, до войны. Надо будет заняться собой самым тщательным образом и пойти на поклон к профессору Пинхасу Сантосу, чтобы он исследовал больные нервы и подлечил ее…
Несколько раз она была свидетельницей того, как матери, распечатав конверты и пробежав глазами короткие строчки, падали без чувств и обливались горькими слезами. Все, все Рейзл могла переносить, только не слезы, не плач матерей и солдаток. И она твердо решила, что непременно пойдет к Гедалье Сантосу, к Матяшу и будет просить, чтобы перевели ее на виноградную плантацию. Там ей будет куда лучше и спокойнее. Отколе Рейзл жила на свете, она любила приносить людям только добрые вести. А тут…
Однако она не могла так просто бросить сумку и уйти от своих дел. Надо было дождаться нового начальника почты. Когда его пришлют, никто не знал! Ведь были теперь дела куда посерьезнее, чем подбор для Ружицы и Лукашивки начальника почтового отделения.
Но однажды под вечер, когда она принесла похоронку солдатке, на руках которой было трое маленьких детей, и увидела, что творится с этой несчастной вдовой, Рейзл окончательно решила, что на этом ставит точку. Больше она не почтальон. Пусть ее режут на куски — она не возьмет в руки сумку.
В тот же вечер Рейзл побежала к Пинхасу Сантосу и стала жаловаться на свою горькую бабью долю.
— Товарищ профессор, есть у меня к вам огромная просьба. Будьте так добры и милостивы, посмотрите, что происходит с моими нервами.
Она присела на стул и взволнованно начала рассказывать со всеми подробностями, что произошло с ней и почему она решила бросить работу. Пинхас Сантос вежливо остановил ее. На его добродушном лице появилась грустная улыбка, которая всем уже была здесь так знакома.
— Рейзл, дорогая, — сказал он, — может быть, вы посоветуете, что мне делать с моими нервами? Вы думаете, что мне легче, чем вам? Однако, несмотря ни на что, я креплюсь и делаю все, что могу делать для людей… И вы со временем отдохнете, придете в себя и сможете не то что на почте работать, но и в кузне… Война!.. Столько мук пережили мы, а сколько еще придется пережить, пока жизнь войдет в свою колею!..
Профессор с утра ходил на виноградную плантацию и трудился наравне со всеми. Орудуя лопатой, он вспоминал свою молодость. Как давно это было, когда стоял на этих курганах, на этом крутом склоне, сбегающем ровными террасами к Днестру, и сажал молодые саженцы-лозы. Люди истосковались по работе за эти мучительные годы и теперь трудились с упоением. Профессор также проникся к этой работе особой любовью. Хотелось поскорее сделать все возможное, чтобы эти склоны расцвели, как в былые годы. Но его мучила неизвестность: как там, дома, все ли благополучно и скоро ли можно будет поехать в Москву, вернуться к своей семье, к своей работе? Домашние, наверное, давно считают его погибшим. Теперь он вернется, и это будет как возвращение с того света…
Он написал письмо и ждал ответа. Рейзл мечтала принести профессору весточку из дому. Она ждала писем и от своих детей и внуков, которых судьба, очевидно, разбросала по разным городам.
В один из дней к полуразрушенному зданию почты подкатил потрепанный, видавший виды старый грузовичок, из него выгрузили целый ворох писем, газет, журналов.
Рейзл была до того озабочена сортировкой писем, что не заметила, как из кузова выбрался стройный, с бледным, заросшим лицом молодой человек. Он был без ноги и, видно, еще не научился как следует передвигаться на костылях. Его карие глаза блестели, затаив в себе былую муку и боль. За плечами свисал солдатский мешок, а на изрядно вылинявшей солдатской гимнастерке сверкало несколько боевых орденов и медалей.
Стоял полдень. Нещадно палило солнце; улицы поселка были безлюдны — все работали в поле, на плантациях, только в другом конце Ружицы шагал, напевая песенку, юродивый Шома с двумя ведрами холодной родниковой воды. Ни бог, ни черт не знает, куда он таскал эту воду: в домах было пусто и ни одна хозяйка его не встретит, не покормит за труды…