Бондарь Менаша, который уже был под градусом, застегнул китель на все пуговицы, заломил набок изрядно помятую кепку, подошел к Лесе пригласить ее, но кто-то опередил его, и он остался посреди круга. Тогда он приблизился к своему старому другу Данилу Савчуку, который тоже с трудом держался на ногах, и стал спорить, понадобится ли в грядущей войне, если таковая, упаси господь, вспыхнет, кавалерия. Менаша, оказывается, был большим сторонником этого рода войск. И несмотря на то что Данило Савчук когда-то был у Буденного лихим конником и поныне ухаживал за колхозным скотом, все же считал, что, если начнется война, коннице нечего будет делать.
Кто знает, сколько между старыми солдатами-однополчанами длился бы спор, если б Менаша не заметил в тесном кругу танцующих своего «застенчивого» сержанта Симона и дочку Сантоса Руту. Прильнув друг к другу, они кружили в медленном танце, и отец замирал от удовольствия, глядя на них. Он подмигнул Нехаме, словно хотел ей сказать, что она тысячу раз была права… Молодые без них нашли общий язык…
Стараясь держаться твердо на ногах, Менаша подошел к хозяйке дома, намереваясь обнять ее и пригласить на фрейлахс или гопак, но та выскользнула из его рук и громко рассмеялась:
— Что ты? Пусть молодые танцуют!.. Лучше отстань, а то мой Кузьма как увидит, что я танцую с генералом, — опа кивнула на его мундир, — тут же выгонит меня из дому… Знаешь, какие они, военные?.. Отобьют меня у моего Кузьмы, тогда он останется бобылем. А кто ему будет варить?..
Окружающие смеялись, глядя, как Ксения отбивается от хромого бондаря.
А в саду становилось все шумнее. Танцевали и молодые и старые. Патефон играл без передышки.
Из соседних домов и переулков, услышав музыку, начали собираться люди.
Неожиданно в кругу танцующих началась давка. Откуда-то принесло сюда Степана Чурая, бывшего заведующего конторой «Утильсырье» в Лукашивке. Это был маленький полный и шустрый человечек с круглым конопатым лицом и носом-кнопкой, маленькими бегающими глазками под густыми рыжеватыми бровями, глядевшими на окружающих с некоторым презрением. Он уже был в почтенном возрасте и пользовался в Лукашивке дурной славой. Проворовался, за что отбыл несколько лет тюремного заключения. После отбытия срока вернулся к старушке матери, долго болтался в селе, не имея никакого желания работать. Видимо, ждал, чтобы ему снова дали какой-нибудь пост, но так как этого не произошло, был озлоблен на всех и в конце концов устроился в отдаленном селе в потребительской кооперации не то экспедитором, не то сторожем. Но ввиду того что в Лукашивке живут его старушка мать и жена, которую он частенько колотил после лишней дозы горячительного, иногда Степан приезжал сюда, пропивал все, что находил дома, у матери, шумно гулял несколько дней и частенько оставлял село с расквашенной физиономией, иногда на довольно длительное время.
И вот он появился в саду у Кузьмы Матяша, еле держась на ногах.
Матяш встретил непрошеного гостя не очень ласково. Он знал, чем может кончиться его визит. Отозвав Чурая в сторону, он попросил уйти домой и явиться в другой раз.
Степан окинул жестким взглядом хозяина дома и сказал, еле ворочая языком:
— Что, Кузьма? Чего ты надулся, как кулик на ветер? Никак ты меня гонишь со своего двора? Меня, Степана Чурая? Значит, Степан Чурай для тебя и для вот этих — что собака, что свинья? Если оно так, то ты меня запомнишь! И я тебя и вас всех со света сживу! Зубами вы еще будете грызть эти камни!.. Я вам покажу всем!..
Злость в нем разыгрывалась все больше, он не переставал горланить, ругаться последними словами. Кузьма пытался его урезонить, вывести за калитку, но тот вступил в драку…
— Степан, уйди по-хорошему! — подскочил к нему Самуил Сантос, схватив его за руку. — Иди проспись, протрезвись, потом придешь… Уйди от греха…
И, скрутив ему руки назад, выпроводил за калитку.
— Не тронь дурня! — сказал Савчук, взяв за рукав вышедшего из себя парня. — Не трогай, может, он сам уйдет ко всем чертям!.. Ты ведь, упаси господь, можешь его одним ударом прикончить, будет потом морока… Ты ведь у нас чемпион по боксу, на весь район боксер, и если ударишь, от него мокрое место останется… И тебе придется потом иметь дело с прокурором. Оставь его!
Степан, почувствовав сильную руку, послушно пошел к выходу. Отойдя в сторону, к крутому яру, он повалился в бурьян, начал громко ругаться и горланить. Здесь он себя почувствовал как дома. Не прошло, однако, и получаса, как он явился опять. Грязный, вывалянный в пыли, с исцарапанным в бурьянах лицом, он ворвался в круг танцующих и стал гатить своими кулачищами направо и налево.