— Это просто свинство! — решительно заявлял Люстиг, разместив кругом костра в живописном порядке подробности своего туалета. — Да, свинство…
— Это вы, кажется, по моему адресу? — заметил Костылев, начиная утрачивать хладнокровие.
— Если хотите, то по вашему…
— Вы… вы… вы…
Произошла очень бурная сцена, так что Фомину пришлось невольно принять на себя роль доброго гения.
— Господа, ради бога успокойтесь! Простая случайность… Я предупреждал, что мой барометр падает, Карл Карлович, а вы спорили и смеялись…
— Убирайтесь вы к черту с вашим барометром!..
— Позвольте, вы забываетесь, милостивый государь!.. Я… Я…
Тут пришлось вступиться уже председателю, но враги накинулись на него с необыкновенным азартом. Костылев начал даже потихоньку отступать, потому что самые разумные и убедительные слова потеряли теперь всякий смысл.
— Куда вы нас завели… а?..
— У вас в голове зайцы прыгают!..
На шум и крик прибежал доктор. Он был в одном жилете и без шапки.
— Господа, пожалуйста, успокойтесь!.. — убеждал он, делая самые трогательные жесты обеими руками. — У Дарьи Гавриловны лихорадка, может образоваться сыпной тиф, а вы тут поднимаете крик на целый лес… Дарья Гавриловна плачет… у нее истерика… Карл Карлыч, Аркадий Яковлевич, Григорий Семеныч!
— Убирайтесь вы к черту, то есть к вашей жене… да!..
Кто крикнул роковую фразу, осталось неизвестным, но доктор затрясся от бешенства и ни с того ни с сего бросился, подняв кулаки, к Костылеву. Что могло произойти среди этих промокших до костей героев, трудно сказать, но Парфен испугался и спрятался за кустом. Еще наотвечаешься за одуревших господ… Вон какая музыка пошла!..
— Микола милосливый, Успленья матушка… — шептал он, закрывая со страха глаза.
Когда он открыл глаза, ему сразу сделалось все понятно. Сначала предупредительно зарычала Лыска и сделала несколько прыжков к лесной опушке, по сейчас же вернулась и, поджав хвост, спряталась за хозяина.
«Господи, уж не медведь ли?» — подумал Парфен.
Привычным охотничьим глазом он сразу заметил человека, прятавшегося за стволом сухарины, то есть высохшего на корню дерева. Собственно, он видел не самого человека, а только выставлявшуюся из-за дерева лысую, совсем как пасхальное яйцо, голую голову. Недаром Лыска, ходившая на медведя, так оробела и схоронилась за хозяйскую спину. В следующий момент Парфен, размахивая своей шапкой, уже бежал к продолжавшим галдеть господам и, задыхаясь на ходу, кричал:
— Барин… ваше благородие, Григорий Семеныч!.. Родимый мой!.. Ён пришел сам!..
— Кто ён?
— А который, значит, все время нам глаза отводил и в болото всех загнал… «старый шайтан»… ён самый… Эвон за деревом прячется!.. Ах, ты, господи, грех-то какой вышел!.. А я на барышню судачил, потому как неподобное дело женскому полу бродить по лесу без дороги… Я его сейчас предоставлю, старого колдуна!..
Никто ничего не понимал. Но появление «старого шайтана» сразу прекратило начинавшийся бой врукопашную, именно, когда доктор бросился с кулаками на Костылева.
IV
«Старый шайтан» продолжал стоять па старом месте. Это был невысокий, сгорбленный старик, одетый в лохмотья и даже не в лохмотья, а во что-то такое, чего разобрать было нельзя. Вернее сказать, этот костюм состоял из всевозможных заплат, причем куски материи мешались с вытертыми, изношенными кусками собачьего и оленьего меха. Он был без шапки и босой. Старое лицо тоже точно было составлено из отдельных кусков тонкой и сухой старческой кожи, а глубокие морщины показывали места бесчисленных швов. Узкие темные глазки, как у хищного зверька, совсем прятались под напухшими красными веками. На этом лице из кожаной мозаики волосы топорщились какой-то бурой шерстью, как лишайники на очень старых деревьях. Голова была совершенно голая, и только за ушами осталось по коротенькой прядке волос — остатки кос, какие носят вогулы.
Рядом со стариком стояла пестрая, черная, с ярко-желтыми пятнами, собака, точно застывшая в своей неподвижной позе. Она вся была зрение и слух. Это был великолепный экземпляр породистой вогульской лайки, которой в лесу не было цены. Доказательством ее благородного происхождения были желтые круглые пятна на бровях, что знатоками-охотниками особенно ценится. Широкая грудь, тонкие ноги, задранный на спину кольцом пушистый хвост, острая морда и большие, необыкновенно живые глаза довершали картину редкого типа. К этому еще нужно добавить необыкновенную чистоту и особенный блеск густой шерсти, какой встречается только у лесных животных и уже теряется у домашних собак, вкусивших запретного плода цивилизации — собачьих конур, дворов и комнат.