– Ужели совесть наконец-то проснулась в нём? – улыбнулся растерянно старый слуга.
И померкло всё. И он снова сидел в своих покоях один. Никому не нужный. Хотя отец поверил ему. Отец ему поверил! И в слезах упал на колени молодой господин, вознося благодарность богам. Хотя б отец его не подозревал его! Хотя бы в одной единственной мерзости!
Тут тихо отворились двери. Зашуршали подвески в проходе. Ткань шёлковых одежд зашелестела.
– Я принесла вам чая, молодой господин. И сладостей немного.
Он резко повернулся, впился глазами в её смущенное лицо, в улыбку на тонких устах, с морщинкою рядом у рта. И во взгляде одного единственного глаза её тепла было больше, чем у всех людей города! Точнее, тепла хватало у всех, но он слишком низко опустился в людских глазах, чтобы кто-то по доброй воле хотел согреть его. Чтобы кто-то мог согреть его. Но она могла. Терпения и доброты у неё было как у богини.
– А ты могла бы… – голос его дрогнул. – Могла б хоть раз… назвать меня братом, молодая госпожа?
– Конечно, – Кэ У приветливо улыбнулась.
И опустила поднос на стол. И к нему подошла, шелестя платьем. И на колени у него опустившись, обняла за плечи.
– Держись, брат мой! – сказала, рукою робко по голове погладила, в первый раз в жизни, как ни гладила никогда в детстве, как не позволил он ей ни разу к ней прикоснуться в детстве. – Люди много всего говорят. Поговорят – и перестанут. А если ты будешь ходить сгорбившись, если похороны пропустишь, здесь отсидясь, то отцу придётся быть крепким вдвойне. Не хорошо его одного оставлять, правда? – в глаза ему заглянула, глазом единственным своим, несказанно тёплым. – Но я верю, что брат мой – сильный мужчина. Что он выйдет из покоев – и отца поддержит, поможет ношу его разделить.
– Помогу! – пообещал пылко он. И вдруг пылко обнял её. – О, почему люди не знают, как красива моя сестра?!
Так иногда несчастья лишь помогают открыть глаза слепым. И только несчастья иногда сердца открывают от одного человека к другим.
– Ничего, – она его ласково погладила по щеке, – люди часто многого не видят, – и, смутившись, отдёрнула руку.
Он, вздохнув тяжело, поднялся и ей помог.
И первым пошёл к отцу, просить позволить помочь с ритуалов подготовкой. Все-таки, это была его мать.
И стоял рядом с отцом во время похорон. Ни слезинки не проронил – всё заметили и шептались о том потом люди. И отца своего подхватил, когда тот упал вдруг, сознание потеряв. И сидел вместе с Кэ У и матерью Хэя потом всю ночь возле него.
Но оправился почтенный Хон Гун. Говорили, крепким было здоровье и толстой – шкура. Но люди многое говорят. А отцу хотя бы одно счастье было – хотя бы малое объединение его семьи. Счастье великое было видеть сидящих рядом Ён Ниана и Кэ У.
И вроде тихая жизнь вернулась в поместье Хон Гуна. И море злых слухов омывало его.
Но звучал жуткий голос в ушах Ён Ниана снова, картины жуткие и светлые преследовали его. А ещё часто снился ему кошмар, как возвращается домой старший его брат – настоящий старший его брат, главный из всех в семье после отца – и радостно отец кидается встречать Гу Анга. А вдруг после этого отец совсем забудет о сыне втором?! Ведь нет ничего ужаснее непочтительных детей!
А отец слабее стал, грустно-задумчивым. И погрустнела сестра старшая, которая часто была рядом с ним, а мать Хэя на дочку приболевшую отвлеклась. Да на молитвы, чтобы небо сохранило ей всех. Тех, которые остались.
– Я боюсь за отца, – призналась как-то вдруг Кэ У брату младшему, когда они случайно встретились в саду, спешащие каждый по своим делам, да за рукав брата ухватила. – Вы… ты только никому не говори, молодой господин! Я… давай сделаем вид, что я этого не говорила? Я… просто я…
– Я понимаю, ты волнуешься, – серьёзно ответил вдруг Ён Ниан, – и с другими говорить о том боишься. А сердце не спокойно твое, молодая го… сестра.
– Жаль, я не могу ничем порадовать отца! – сказала девушка, грустно опуская голову, протекли по плечу подвески из украшений. И, кажется, слёзы готовились пройти по щеке.
И тут Ён Ниан задумался, что и у него больше нету, чем порадовать отца. Репутацию Ён Ниана уже ничего не спасёт. Он слишком низко пал во всеобщих глазах. И, даже если он заметно ласковым и вежливым с сестрою старшею будет – с гордостью и радостью родного отца – то в целом ему ничего не изменить. Когда честь и имя заляпаны так сильно, то, как и одежду прекрасную, изгаженную и разодранную, её остаётся только выкинуть.