Он ночью последней, как будто чувствовал, с матерью просидел на постели его. Сжимала несчастная женщина молодая руку сына правую. А отец – крепко держал левую. И смотрели, губы кусая, да слёзы глотая, как угасает единственный их сын. Двух девочек, близняшек, жена потеряла в родах.
Очнулся вдруг мальчик при свете светильников и свечей. Он тихо спросил, глядя на оживившегося отца, бессонницею измученного и исхудавшего, но, впрочем, не так страшно как сын:
– Отец… могу я кое-что спросить у вас?..
– Проси что хочешь! – пылко ответил тот, садясь ещё ближе у него.
– Я только хотел спросить… – мальчик смущенно взгляд опустил.
– Да говори же! – взмолился отец, он страшно хотел хотя бы просьбу исполнить последнюю его, он учуял, что просьба та будет последней.
– Всего лишь хотел спросить… – сын робко взгляд поднял на него. – А правда, что раб тот молодой… Гу Анг… он тоже ваш сын?.. – и глаза смущенно опустил. – Я просто видел иногда, как ласково смотрели вы на него.
– Он достойный юноша, – вздохнул Хон Гун и вдруг вдохнул сердито. – Не то, то некоторые!
– Не говорите так, мой господин! – взмолилась жена его. – Он тоже ваш сын! – и осеклась, рот напугано прикрыла платком.
– Да, он тоже мой сын, – признался наконец-то Хон Гун, смущенный. – Но Гу Анг… он сын рабыни.
– Значит, брат он мой, – улыбнулся грустно младший господин, потом уж помрачнел. – Жаль, я не смог проявить почтение к нему! – вдруг тонкими пальцами, с кожей, кости обтянувшей, запястье отца сжал. – То просьба вторая… и не должен я… но я всё же спрошу… – глаза поднял с мольбой на отца – у того защемило сердце от горестного этого взгляда: – Прошу, точнее. Отец, отдайте мой меч ему! Когда Гу Анг вернется, – он улыбнулся. – Я верю, что он может славу дому нашему принести. И вы, может, позволите быть ему уже слугой. А он мне жизнь спас, когда я в пруду тонул. Лёд был тонкий, но мы… я, то есть, дерзнул по нему пройти. А Гу Анг рядом был. Рванулся в воду за мной, вытащил меня. Он долго тогда, помните, болел? Месяца три.
– Ён Ниан, что ли, шутками заманил тебя на лёд? – отец помрачневший спросил.
– Нет! Что вы! – пылко возразил младший сын, догадки подтвердив его.
И горечь, и гордость заполнила сердце Хон Гуна. Милосердным, почтительным был его третий сын. Но жаль, что по жизни они вместе прошли так недолго.
– Хорошо, – отец с улыбкою пальцы сына сжал, не менее любимого, чем тот, – твой меч передам ему. Скажу, что ты признался наконец… – и, слово гадкое сказав, помрачнел, не сразу сил нашёл сказать: – Что он жизнь зимой спас тебе.
Но Хэй ему улыбался, счастливо. Глаза счастьем горели на исхудалом страшно лице. И мать его улыбалась украдкой. И понял мужчина, что в этих покоях уже всё знали. И старшего сына его любили. Но тоже скрывали, раз сам господин говорить не хотел.
– Спасибо, отец! – сказал благодарно Хэй. – Вы сделали меня таким счастли… – и обмякла рука его в широких ладонях отца. И крепких.
Но что за мука и что за проклятая удача ребёнка очередного вновь пережить отцу?!
И похороны провели широко. Как и пепел второго сына, ветром развеянный. Он – мать призналась – просил её о том. Чтобы полететь по небу с ветром, свободным и с крыльями. Чтобы она сказку ему рассказала, а он – может вдруг – сумеет полетать во сне?.. И во сне другом улетел добрый Хэй. Совсем улетел ещё юный. Душа добротою широкая была у него. Как море. Которым – одним из начертаний – писалось его имя.
А Ён Ниан кутил и пил. Пил и кутил. Но, если честно совсем уж – но о том знали боги только, а из живых никто не подозревал – первые месяца три после похорон наследник пил, тоску заливая об умёршем. Если честно, он немного даже младшего брата любил. Если можно было так о нём говорить. Если сердце его способно всё-таки было любить.
После провала на экзамене первого лишь Хэй смущенно улыбался ему. Единственный улыбался ему в доме. Ну, кроме матери Ён Ниана, хотя по лицу её да по морщинке новой, первой, читалось, что и она сыном своим сегодня страшно расстроена. А тому, привыкшему к её обожанию непременному, разочарование её встретить первое ужасно было. Он вдруг почувствовал себя нищим умом и жалким в глазах у женщины, которую обожал. Одну лишь её. Такую заботливую прежде. То есть, она и сейчас заботливою было, но было уже что-то не то в её глазах.
И после второго провала – хотя он старался на этот раз уже – только Хэй пришёл к нему, с подносом сладостей. И, хотя он в гневе ударил мальчишку по руке, разбив её и поднос со сладостями уронив, однако же добрый мальчишка остался. Сказал, что верит в него. Что верит, что в следующий раз он обязательно… и в тот единственный из дней Ён Ниан пустил его к себе. Со злости споил. Смотрел, как брат младший смешно морщится, впервые попробовав вино. Как он потом смешно танцует и прыгает, поёт охрипши. Как обезьяна прыгает! Но он единственный в тот день был с ним. И в ту ночь. Ночь первую, проведенную без любовниц. А слуги с ужином и завтраком даже не пришли – всем запретил господин разгневанный.