И нас с тобой ценят на работе, Стас! Как там про тебя сказала профессор Штакаян? «Вы работаете с тем, что есть, не брюзжите, не парите в облаках, не ссылаетесь на объективные причины, не отсиживаетесь в норе, а работаете». Вот-вот. И чего-чего, а работать мы умеем. До чего мы схожи тут, Стас — ты занимаешься организацией производства — и я тоже. Мы читаем лекции по понедельникам — фактически про одно и то же (вот только с бассейном мне не повезло). И даже лекции мы читаем в одном ключе — живо и завлекательно.
Мы похожи, Стас! С одной, правда, разницей — ты неудержимо поднимаешься по служебной лестнице, а я неудержимо стремлюсь на нее не ступать.
Итак, Стас, на работе нас ценят! А куда мы еще годимся-то! Мы не можем поблистать ни в баре, ни в беседе, ни в чужой постели — мы и своей-то предпочитаем хорошую статью! Мы не любим подледный лов, преферанс, туризм и прочая, и прочая. Мы хладнокровно относимся к живописи и поэзии. Не знакомы с последними шлягерами. Не смотрим футбол, а тем более атлетику, как легкую, так и тяжелую. Мы вообще не смотрим телевизор. Ну, что там еще составляет жизнь нормального человека? Даже организмы наши ущербны — ты дальтоник, а я не различаю запахов.
Поэтому мы вынуждены идти на ощупь. Каждый шаг приходится продумывать. Каждый раз приходится решать, что хорошо, что плохо — каждый раз заново! В этом наша беда, Стас, но в этом же и наше преимущество. Твой братец сказал, что ты над. Да, мы — над, потому что, выключенные из нормальной жизни, мы стоим над ней и потому видим ее нормальность и противоестественность. Поэтому ты видишь свежевыбритые щеки твоего папаши, да и я кое-что вижу.
Мы — над, но не над людьми, а над жизнью, которой они живут. Это разные вещи, и жаль что ты этого не понимаешь. «Инфантильность, лень, чревоугодие — достоинство быть чужаком в этом окружении» — говоришь ты. Лишь муравьи живут кучей, а ты — одинокая птица, устало возвращающаяся на ночлег. Зарываешься, Стас — с чего ты взял, что, если не как все, значит, лучше всех? Да это же просто самозащита, ты нашел самое простое объяснение. Ты озлобился на человечество, и я понимаю, почему. Посиди-ка с наше в скафандре, поделай-ка то, чего не хочешь. Не выносишь пастилу — а ешь. Не хочешь пить пиво — а пьешь. Хочешь читать статью — а сам прешься в ресторан, чтобы там натужно флиртовать с Lehrerin, поглядывая на часы. Ты сидишь вольготно, поскольку тетушка твоя это любит. Ты говоришь себе — улыбнись. Изобрази сочувствие. Скорее обидься. Изобрази понимание. Возмутись. «Упаси нас бог быть не такими, как все».
Куда деваться, Стас! Я замечаю, что даже стиль разговора у меня разительно меняется, я подстраиваюсь под собеседника — я псевдоучен с Олейниковым, я косноязычен с Качаевым, глубокомыслен с Асеньяровым, а с Кулиевым я ироничен и в меру пошл. А когда не знаю, как себя вести, разверзаю шлюзы дешевого остроумия. Как и ты же. Это мой скафандр.
Устаешь, конечно. Но зачем же озлобляться? Ты, Стас, уж очень высокого о себе мнения. И то, что ты скромничаешь — выдает тебя с головой. Чего ж пригибаешься, раз не считаешь себя слишком высоким?.
Ты лелеешь свои достоинства. Ты возводишь их в абсолют. Ты не позволяешь себе нечестных поступков, но это не честность, это чистоплотность. Ты чистоплотен, Рябов, ты элегантно одет, и зубы твои вычищены, и ты брезгуешь пить из чужого стакана. Ты гордишься тем, что не лезешь вверх по лестнице, расталкивая всех локтями. Однако, если Марго кто-то другой поставит подножку, ты перешагнешь через нее, кристально честный.
«Работа будет сдана в срок». «Да ничего, просто хотел тебя увидеть». Ты брезгуешь вступать в сделки с подлецами. Не вступаешь — восхищаешься своей честностью — и тут же иронизируешь над ней — каков букет! Какая к черту честность — тебе бы только ручки не замарать.
«Руки-то у вас чистые», — говаривал Христос — «а душу вы помыть не забыли?». Ты не прав, Стас, ох как не прав, считая, что человек отвечает только за свои поступки, а за мысли — нет. Отвечает! И поступает согласно мыслям. Поэтому-то твои честные поступки бесчестны, и твое порядочное поведение — аморально. А ты еще удивляешься, почему тебя не любят!
Ты прячешься за своими поступками, ты надеваешь еще один скафандр, чтобы скрыть истинного себя от всех, и от себя тоже. Ты иронизируешь над своими поступками, и это тоже защита, дубль-защита: даже если и сделаешь что-то не так, то это ведь несерьезно! Мы играем, ребята!
А если серьезно, а если заглянуть в себя — ух и яма, а воняет-то из нее как! Нет уж, лучше иронизировать! Ну, а копнуть под иронию, под эн-тый скафандр, где она, твоя суть? А нет ее, на том месте, где у Станислава Рябова должна быть душа — микросхемы. Робот, запрограммированный на внешний успех. Ну да, будешь завотделом, деканом, ректором и т. д. будешь грамотным руководителем и сделаешь много полезной работы. И втиснешь между квартирой и машиной дите. У тебя будет девочка, Рябов — у тебя все получается, как запланировано. Ты, Рябов, не живешь, а функционируешь. Я ошибся в тебе. Ты не пришелец, ты робот пришельцев. Так что мне не по пути с тобой. У меня хватило ума не стать слишком умным. Я вполне сознательно неважно учился. И я предпочитаю ходить в мятых штанах. Люди, какие бы они ни были, существа неплохие, я остаюсь на этой планете. Я все же буду плыть размеренно и не спеша, но не в ту сторону, что ты. Я тоже стремлюсь к истине, отбрасывая ложное, и простое, отбрасывая лишнее. Но есть нечто, что всегда нужно оставить при себе.
— Лишние вещи за борт! — кричал Бармалей в одном фильме.
Посмотри-ка, Стас, не выкинул ли ты ненароком себя самого?
Октябрь-ноябрь 1984