И я прогибаюсь, как кошка, подставляя шею под его алчный рот, как жертва под клыки вампира и выдыхаю с громким стоном.
Ох…и первая доска нового моста через десятилетнюю пропасть соединяет наши тела одним рывком. И я впечатываюсь в широкое тело Тимура, рыча. И тут же слышу тихий смех, опаливший плечо горячим дыханием.
— Одичала совсем, моя девочка… — усмехается, языком поглаживая бьющуюся жилку на шее.
А я теряюсь в его словах, в его прикосновениях и в это мгновение мне плевать, что было и что будет завтра. Я хочу только этого мужчину, сильного, горячего, подрагивающего от возбуждения, которое я ощущаю попой. И не могу удержаться…трусь о его член, отзывающийся на мою ласку через ткань брюк, рвется навстречу в едином желании ворваться в мое тело. и я до одури хочу ощутить его в себе. Задохнуться от чувства наполненности, когда его член входит в меня до упора. Хочу захлебнуться собственными стонами и вспомнить, как он великолепен, когда кончает.
— Хочу тебя… — на изломе дыхания.
И не важно, кто первым произносит эти слова. Важно, что они снова одни на двоих.
— Сумасшедшая… — прикусывая кожу, скользя ладонями по ключицам и ниже, ловкими движениями справляясь с пуговицами рубашки. — Моя сумасшедшая Русалка…
— Твоя… — эхом, позволяя рубашке соскользнуть с плеч на пол.
Втягиваю живот, когда Тимур ныряет подушечкой большого пальца в ямку пупка. вздрагиваю от прохлады кожи перчатки. Тимур целует плечо, шею, за ухом, кончиком языка облизывает ушную раковину. И мое терпение медленно и неумолимо летит в тартарары. Перехватываю его руку, когда он подбирается к моей груди в кружевном лифе, расстегиваю перчатку, стягиваю. Глажу шершавую от шрамов ладонь и закусываю губу от невыносимой боли и острой необходимости сказать самое главное.
— Тим…я…
Оборачиваюсь, высвободившись из кольца его рук, заглядываю в черные глаза. И понимаю, что пропала. Еще тогда, десять лет назад, когда впервые утонула в солнечной бездне его взгляда.
— Молчи. Я прошу тебя. Сейчас просто…
Но я запечатываю его рот ладошкой и говорю, дрожа от нетерпения, потому что невозможно ощущать кожей его губы и упирающийся в живот твердый член и стоять на месте. Невозможно говорить, потому что легкие горят неистовым огнем. Он плавит меня, сжигает изнутри, требуя выхода. И я вижу только один…здесь и сейчас. С ним.
— Мы развелись три дня назад, — выдыхаю как скороговорку и замираю, закусив губу.
Нас с Игнатом развели быстро на следующий день после той днерожденной ночи на нашей «семейной» кухне, наполненной откровениями. После появления в моей жизни Тимура.
Он ворвался снежной бурей и разодрал к чертям мою жизнь, которую я по какой-то нелепости считала счастливой. А на самом деле…на самом деле я просто закрыла на замок все свои чувства. Запечатала сургучом прошлое. А оно нет-нет да прорывалось черно-белыми рисунками, букетом фиалок в моей спальне или нестерпимым желанием вывернуться наизнанку, чтобы не помнить. Чтобы не расчесывать в кровь старые шрамы от одной мысли, что мужчина, ставший смыслом моей жизни – убийца. Только бы не ощущать жалящую боль и кровь, вытекающую из моего живота. Не вспоминать, что родной брат убил моего ребенка, потому что я защищала единственного человека, в ком нуждалась острее кислорода и кому была нужна. Тогда я верила, что нужна Тиму. Тогда, чувствуя, как с кровью вытекала жизнь нашего ребенка, я смотрела на Тима, расстреливающего Вадима и уже знала – это конец. Каждым выстрелом он убивал меня снова и снова. Убивал, чтобы воскресить совсем другую Асю.
А когда я открыла глаза в больничной палате, во мне умер не только мой малыш, но и весь мир. Моя душа же корчилась в жуткой агонии длиною десять лет, чтобы сейчас воскреснуть, как сказочная птица Феникс на моем боку.
— Стася, ты… — Тимур ладонью обхватывает мой затылок, лбом упирается в мой лоб. — Ты удивительная. Моя девочка…моя…
— Твоя, — повторяю, как мантру. — И еще я…
На этот раз не дослушивает Тимур, притягивает меня и накрывает мой рот своим. Он целует жадно, выпивая меня, как живительную влагу, иссушая, чтобы наполнить собой, своим дыханием, своим терпким вкусом. Собой.