С остальными обитателями кафедры я познакомился в первый же день моего появления здесь. Их немного, в основном это беззлобные пьяницы — пенсионеры, при этом колоссальная разница в возрасте вовсе не означает мою изоляцию в плане общения на рабочем месте, совсем наоборот — я обречён на бесконечную болтовню о политике.
Собственно из всего коллектива кафедры интерес здесь представляют только два персонажа:
Первый (первая) — жена заведующего, Стелла Иосифовна Голубичная, которую студенты зовут «Стелла Артуа», привлекательная в прошлом женщина (на стене висит групповое фото коллектива кафедры тридцатилетней давности) флиртовала со мной, когда мы обсуждали мой учебный план. Есть такая категория женщин, привлекательных в прошлом — они до последних лет жизни находятся под впечатлением своей былой популярности. Стелла и сейчас очень даже ничего (исключая передние зубы) для своих лет, но мне неуютно думать о ней в таком контексте. Вообще говоря, она служит на кафедре Теоретической механики, куда ей пришлось перевестись с кафедры Сопромата во времена борьбы с семейственностью, но там её застать совершенно невозможно, поскольку она постоянно торчит здесь, при муже.
— Если коротко, то: высокий, усики, испанская бородка, пластиковые очки, волосы тёмные, в перспективе лысина. Говорит смело. Иногда смешно вытягивает губы, как бы готовясь к поцелую… В общем, классический тип младшего научного сотрудника, правда, с лёгким налётом дендизма. Ну, как без него, Москва всё-таки, — говорила Стелла какой-то своей подруге про меня по телефону.
Я был немного шокирован описанием.
Второй — некто «Вампир» — Мясоедов, мужчина моего возраста со слегка давящей манерой общения. Он занимается вопросами безопасности филиала (раньше это называлось «Первый отдел»), сидя при этом почему-то на нашей кафедре. По-военному выправленный, но уже достаточно разжиревший, Мясоедов напоминает отслужившего в Бундесвере хомяка. Его мощная бритая холка переходит в уставной «ёжик» на плоской макушке и уравновешивается небольшой рыжей «щёткой для обуви» под носом, которую он подстригает, вероятно, раз в три дня, потому как она у него всегда одной и той же длины. Широкое лицо с двумя подбородками вызывает скорее отторгающее уважение, чем симпатию, по причине чуть скривлённого влево рта и полуприкрытого левого глаза. Мне рассказали, что это у него из-за тяжёлой контузии в голову. Ещё, у «Вампира» отсутствует правая кисть, и он носит угловатый протез с сомкнутыми вместе пальцами. Говорят, служил в авиации. Говорят, воевал в Чечне. Вероятнее всего, поэтому он и «Вампир» (хотя вполне возможно, что кличку ему придумали студиозусы).
С ним я познакомился, когда проходил инструктаж по технике безопасности. Он был не слишком зануден, может только в рамках занимаемой должности, чем и произвёл на меня положительное впечатление. Кроме функций безопасности он занимает ещё и недавно введённую должность психолога, поэтому после ТБ мы перешли к опроснику, или как он выразился: «допроснику».
Для начала он спросил, не встречались ли мы где-нибудь раньше. Я сразу ответил, что, вряд ли, не потому, что не верю в случайные встречи, просто мне никогда не нравился сам этот вопрос. Ровно, как и его возможные последствия.
Дальше Мясоедов начал задавать странные вопросы, ответы на которые старательно записывал в толстую тетрадь. Было видно, что писать левой рукой ему ещё тяжело.
— С чего начинается родина? Отвечайте по возможности быстро, — начал он.
— С индекса, — ответил я быстро.
Мясоедов помрачнел.
— Алексей Германович, будьте серьёзнее, прошу вас, — сказал он таким тоном, что мне сразу захотелось стать серьёзным.
— Простите, вырвалось. Родина у меня началась, как и у всех современных детей, с телевизора.
— Так-то лучше. — Тень слегка отступила с его лица. — Дальше, что для вас является мерой прекрасного?
— Прекрасное нельзя измерить, — опять быстро ответил я.
Мясоедов отложил ручку в сторону.
— Странно это слышать от научного работника. Попробуйте вспомнить что-нибудь (или кого-нибудь), прекраснее чего вы никогда не видели. Сосредоточьтесь.
Я закрыл глаза, напряг память и увидел сначала неизвестную декольтированную актрису с обложки «Советского экрана», которая в детстве хранилась у меня в ящике стола; потом фонтаны Петродворца; потом «Лунную ночь над Днепром» Куинджи, потом ещё какую-то красотку… но всё это было всего лишь робкой попыткой решить неразрешимое.