Мясоедов прервал мои мысли.
— Не можете ничего вспомнить?
Я развёл руками.
— К сожалению.
— А вот я точно знаю, — Мясоедов осклабился в своём кресле, — стратосферный истребитель Мясищева, который лет двадцать назад я видел в одном закрытом музее. Серебряная машина с алыми звёздами на крыльях, отдалённо напоминающая бесхвостый бумажный самолётик из детства, лично для меня, вполне может служить мерой прекрасного. Грации и воздушности у этой многотонной машины хватит на целый полк балерин с приданным ему батальоном спортивных гимнасток. Возможно, я не прав, но таково моё мнение и я в нём уверен. Понимаете, о чём я? Главное — уверенность, понимаете?
Я попытался представить его в гермошлеме и лётном комбинезоне, как он садится в кабину истребителя, как техник закрывает над его головой фонарь, как со свистом запускаются двигатели… — но ничего не вышло. Не влезает Мясоедов в кабину. И в комбинезон тоже…
Что касается его рассуждений о прекрасном, я не нашёлся, как прокомментировать сказанное, но кивнул.
— Теперь ответьте, какое самое большое разочарование вы испытали, когда выросли? — Мясоедов снова взялся за перо.
— Когда узнал, что автопилот — это не манекен в лётной форме, сидящий в кресле пилота, — ответил я.
Глаза Мясоедова выродились в две узкие щёлочки.
— Опять издеваетесь?
— Ни капельки.
— Так, дальше, — в голосе Мясоедова стали отчётливо проскакивать нотки раздражения, — что бы вы сделали, если бы вам дали возможность один раз воспользоваться машиной времени?
— В смысле, туда и назад? — уточнил я.
— Именно.
— Отправился бы в 1905 год и каким-нибудь способом замочил Лёвку Бронштейна.
Мясоедов оторвался от своих записей.
— Это Троцкого, что ли?
— Его, болезного.
— Да, такого мне ещё ни разу не говорили… за что же вы его так не любите, позвольте спросить?
— Не люблю и всё. Дедушку Ленина, вот, очень люблю, а этого гада — нет.
Мясоедов отвёл глаза в сторону и, похоже, задумался. Я тоже задумался над тем, не сказал ли я только что чего лишнего.
— Очень интересно, — наконец сказал он, — люди обычно хотят вернуться в прошлое, чтобы исправить что-нибудь в своей судьбе. Знаете, у каждого из нас есть такой Turning Point of History[7], на котором хотелось бы свернуть в другую сторону. Это понятно и логично, у меня у самого есть пара жизненных развилок, на которых я бы предпочёл совершить иные эволюции, нежели произвёл. А вот вы почему-то выбрали убийство немаленькой политической фигуры, смерть которой в 1905 году изменила бы судьбы великого множества людей, в том числе и вашей собственной. Теперь я размышляю, является ли это следствием странной формы зависти к известным людям, или же в вас говорит склонность к насилию.
— А, может, я просто хочу изменить мир к лучшему? — робко спросил я.
Мясоедов почесал здоровую ладонь о протез.
— Изменить мир к лучшему, таким вот образом ни вам, ни кому-либо другому не удастся. Есть на эту тему книга — не помню, к сожалению, автора — где некто, вроде вас, отправился в прошлое и, как вы изволили выразиться, замочил Гитлера. Не читали?
— Нет, к сожалению. И чем там всё кончилось?
— Хуже, чем вы можете себе представить. Ладно, отвлеклись мы с вами, давайте продолжим. Каким, по-вашему, будет следующее крупное научное открытие?
— Здесь и думать нечего. Это будет открытие способа считывать человеческую память, преобразовав её в какой-нибудь доступный формат и визуализировать человеческие мысли на экране компьютера, например…
— Вы серьёзнее, чем я думал, — и Мясоедов в первый раз за время беседы улыбнулся.
Дальше последовало ещё штук двадцать вопросов, которых даже в состоянии глубокого опьянения я бы никогда не стал задавать себе сам. Так я просидел у Мясоедова больше часа. Потом мы ещё около часа беседовали за жизнь, и в результате я опоздал на собственную лекцию. Мясоедов мне в целом понравился — меня привлёк нетипичный, даже парадоксальный ход его мыслей.
Вообще, тут не так уж и плохо, как я думал вначале, но несколько странно. В первую мою неделю здесь я думал, что попал в прошлое. Конечно, всё вокруг не совсем так, как тогда — машины, рекламные щиты, одежда — что-нибудь да выдаст постсоветскую Россею, понимаешь, но всё же присутствует здесь что-то неуловимо советское, из детства, в других городах уже давно сброшенное с Мерседеса современности.
Во-первых, почти все мужчины здесь носят шляпы. Не блатные лужковские «восьмиклинки» и не кожаные «жириковки», а именно настоящие шляпы с небольшими полями и лентами вокруг тульи, какие были в моде в восьмидесятых. В такой ещё Михаил Сергеевич на мавзолее стоял. Я приехал в Сениши в институтской бейсболке и сразу же стал ловить на себе подозрительно косые взгляды. На вторую неделю не выдержал, купил себе на рынке лопухастый декадентский берет, и взгляды прекратились.