— А в теоретической части?
— Более чем, Сидор Михайлович.
— Интересно, как можно быть таким уверенным, если вся ваша работа основана на более чем спорных выкладках… я бы на вашем месте, Цейслер, не был бы таким самонадеянным…
Я чувствую, как моё лицо постепенно становится тёплым, а ладони влажными. Я закипаю. А этот гад Бахтеяров, всё видит и радуется. Но нет, на этот раз ему меня не спровоцировать, не довести до белого каления, не будет этого. Хватит с меня прошлогодней аттестации, когда убийство профессора Бахтеярова ассистентом Цейслером на почве научно-технической несовместимости чуть не стало самой кровавой страницей (и без того, кстати, невесёлой) институтской истории.
«Этот человек — завистник, говорю я себе, он всю свою жизнь до зелёных соплей завидовал моему первому научному руководителю, моему дорогому Шефу, профессору Щетинкину, царство ему небесное. И даже теперь, после его смерти, завидует.
Завидует потому, что пока отсиживался в эвакуации, Щетинкин воевал в ополчении и остался жив; потому, что Щетинкин защитился в срок, а он проторчал в соискателях без малого десять лет; потому что Щетинкина публиковали за границей, а его нет; потому что Щетинкин лауреат, а он нет; и так далее, до бесконечности. Единственное что, без сомнения, греет его, Бахтеярова, душонку — это то, что Щетинкин умер, а он, Бахтеяров, ещё нет. Он живее всех живых, и теперь мстит мне, последнему аспиранту Щетинкина, потому что иначе просто не может».
Аутотренинг делает своё дело, и моё лицо расползается в издевательской ухмылке.
— Извините, Сидор Михайлович, откуда этот скепсис по поводу моих выкладок? Вы что, за время отпуска успели опровергнуть теорию профессора Щетинкина?
Услышав про Щетинкина, Бахтеяров встаёт в стойку. Теперь уже он — бык, а я матадор. Пусть оправдывается.
— У меня, Цейслер, между прочим, есть своя теория. И в ней поднимаются смежные вопросы, если вы не в курсе…
— У вас, Сидор Михайлович, разобран только один частный случай, из которого, к сожалению, мало чего следует, да и с чистотой эксперимента не всё гладко, насколько я помню.
— Вы сначала добейтесь в науке что-нибудь, молодой человек, а потом будете хвост задирать! — кричит Бахтеяров, вскакивая со стула. — На кафедре без году неделя, а уже ерепенится! Сопляк!
А вот это — признание собственного бессилия и моя полная победа. Я бы даже сказал, иппон. Удовлетворённый, я изображаю на лице полнейшее равнодушие к поверженному оппоненту.
— Давайте не будем отвлекаться, — перебивает его маленький, боящийся абсолютно всего, доцент Судьин, — давайте продолжим…
Мы с Бахтеяровым садимся, напоследок обдав друг друга молниями из глаз.
— Я как заместитель заведующего по учебной работе, — продолжает Судьин, — предлагаю сразу прояснить вопрос об изменениях в расписании. Все вы знаете, какая неприятность приключилась с доцентом Рыжовым.
Все опускают глаза и понимающе кивают. Всем известно, что Рыжов сломал себе обе ноги, находясь в состоянии, близком к бессознательному, что называется «в режиме чемодана». Сосчитал задницей несколько лестничных маршей после собственного юбилея.
— …это была его почётная обязанность, читать лекции в нашем Сенишинском филиале, теперь его надо кем-то заменить. Сначала мы думали сослать, в смысле, направить туда ассистента Гайворонского, но Александр Геннадиевич привёл нам убедительные доводы, по которым он не сможет туда поехать. Так что, получается, что кроме Цейслера ехать некому. Тем более что там находится так необходимая ему экспериментальная база. В НИИгеомаше, если я не ошибаюсь, профессор Щетинкин как раз кандидатскую делал.
— Докторскую, — поправляет заведующий.
— Получится связь поколений, — раздаётся голос из самого угла преподавательской, — так сказать, передача эстафеты…
Это решил поддакнуть доцент Дадонов — учёный секретарь и по совместительству кафедральный стукач. С каким бы удовольствием я бы ему сейчас…
— Пойдёте по стопам своего учителя, — язвит Бахтеяров.
— След в след, чтобы никто не заметил разницы, — вторит ему доцент Дзыба, его верный ученик и помощник, такой же, впрочем, безмозглый, как и учитель.
Поверить не могу. Меня и в эту творческую ссылку, в эти чёртовы Сениши. Хрен знает куда, на край света, за МКАД, на задворки Московской области. С вещами.
Шура Гайворонский оборачивается ко мне и опять улыбается, сволочь. Все остальные тоже улыбаются — заседание удалось на славу, пищи для разговоров хватит на неделю, а то и больше. Только профессор Цыплёнков грустно кивает мне, мол, всё только к лучшему. Всё обойдётся.