Уголки ее губ чуть-чуть приподнимаются, и она бросает взгляд на край кровати. Я присаживаюсь туда и, снимая пленку с моего пирога, откусываю кусочек.
— Могу я узнать, что ты читаешь?
Она поднимает взгляд, задерживая его в течение пары секунд на мне, прежде чем поднимает книгу со своих колен и показывает мне обложку.
— «Анна Каренина», — киваю я. — Хороший выбор.
У Элисон было хорошее поведение в течение первых тридцати дней, проведенных здесь, так что ей больше не требуется носить голубую форму пациентов второго уровня. Таким образом, она теперь пациент первого уровня, и, кажется, единственная привилегия, которой она пользуется, — это носить собственную одежду. Этим вечером на ней серые спортивные бриджи и джемпер Чикагских Медведей, который выглядит мягким и слегка поношенным.
— Я читал ее в колледже в литературном классе, — я расправляюсь со своим пирогом за три больших укуса и кладу тарелку на кровать рядом со мной. — Я состоял в братстве и однажды пропустил вечеринку, которую мы организовывали пятничной ночью, чтобы почитать «Анну Каренину». Я отправился тогда в библиотеку вместо этого. Я зациклился на этой книге. Обычно я бывал на всех пятничных вечеринках, но в этой книге было что-то такое… Понимаешь, я должен был узнать, чем там все закончилось.
Она улыбается в ответ.
— Вероятно, ты сейчас чувствуешь нечто подобное, а я удерживаю тебя здесь от этого.
Она улыбается еще шире и встречается взглядом с моими глазами. Впервые я вижу настоящую искру счастья в ее глазах.
— Значит, тебе нравится классика, — я возвращаюсь мыслями назад в литературный класс. — Ты читала «Тарзана»?
Покачивание ее головы почти незаметно. Я чувствую волну удовлетворения, но удерживаю ее внутри. Ведь, это единственный раз, когда Элисон идет на осознанный контакт с кем-либо из проживающих или работающих в Хоторн-Хилл. Конечно, можно судить о ее недовольстве, когда она сужает глаза, или когда она подавлена, то просто отворачивается и смотрит в окно, но все это не является контактом.
— Отличная история. Намного лучше Диснеевского мультфильма, — продолжаю я. — Я не говорю, что мультфильм плохой... И саундтрек тоже чертовски хорош.
Я встаю со своего места и беру свою тарелку.
— Значит, мы оба любим классическую литературу, но, возможно, Шварцвальдский пирог только мне по вкусу, — я тянусь за тарелкой, стоящей на столе рядом с ней, и поднимаю вопросительно бровь.
Она протягивает руку и кладет кончики пальцев на мой кулак, нежно отталкивая его от тарелки с пирогом.
— Значит, мы также пришли к согласию и на счет пирога. Вообще-то, думаю, что схвачу еще один кусочек, прежде чем отправлюсь домой, — я направляюсь к выходу, а затем поворачиваюсь обратно к ней лицом, когда достигаю дверного проема. — Доброй ночи, Элисон.
Она снова встречает мой взгляд, и мне достается небольшой кивок. Весь путь назад на кухню я ухмыляюсь, потому что только что произошла еще одна маленькая победа.
Глава 5
Элисон
Съесть пирог — значит, что мне снова придется чистить зубы, но он стоит того. После я выключаю свет в палате, залезаю в постель и включаю маленькую настольную лампу, чтобы еще немного побывать в книге «Анна Каренина».
Недавнее общение с доктором Дельгадо ощущается практически как разговор. Это приятно. Я привыкла, что люди не общаются здесь со мной, потому что знают, что встретятся с тишиной.
Санитар, делающий ночные проверки, просто мне улыбается, когда заглядывает в мою комнату и видит, что я читаю. До того как меня привезли сюда, перед сном я всегда проводила время с телефоном, просматривая социальные сети. Но его у меня больше нет, и это меня больше не заботит. Раньше я никогда не читала книги. Теперь они — мое спасение.
Я читаю почти до одиннадцати часов, а затем мои веки становятся слишком тяжелыми, чтобы продолжать. После того как кладу книгу на тумбочку, я выключаю лампу и позволяю сну взять верх надо мной.
Тогда глубокий голос звучит у меня в голове:
— Кто убил твою сестру, Элисон? Ты же знаешь, кто это был? Скажи мне. Скажи мне.
Я пытаюсь потянуться в темноте, но мои руки не двигаются. Звук формируется в моем горле против моей воли.
— Скажи мне, кто убил твою сестру, — голос слышится теперь ближе, и он более настойчивый.
В моем сне я все еще разговариваю. Я кричу и плачу, и выпускаю все, что мучает меня. Хотя я и не могу понять, что говорю, но я знаю, что делаю это.