— А сейчас почему ты молчишь? — спросила Жока, дотронувшись до руки матери. — Или думаешь, я до сих пор верю, что меня принес аист? Об отце я, к сожалению, знаю больше, чем ты предполагаешь.
— Это не имеет значения, — голос Варьяшне звучал как-то приглушенно, — главное, никогда не забывай, что речь идет о твоем отце.
— К сожалению, не забываю.
Мать вздрогнула:
— Жока, мне не нравится, каким тоном ты говоришь об отце. Я не потерплю этого. Вероятно, у него накопилось много злости и горечи и потому он иногда груб с вами...
Жока вскинула голову и спросила:
— А разве с тобой нет?
Мать поправила ее:
— С нами. Может быть, у него была или есть любовница, но и в этом случае не забывай: к нему нельзя подходить с теми же мерками, что к обыкновенным людям.
Жока от удивления широко раскрыла чуть раскосые глаза, скорчила гримасу и тихо рассмеялась:
— Не сердись, мама, но ты говоришь глупости. Существуют единые для всех людей мерки. Где это сказано, чтобы писателю все дозволялось? Он что, божество?
— Он необыкновенный человек.
— То-то и оно, что необыкновенный, — кивнула Жока, и в голосе ее прозвучала насмешка. — Он настолько необыкновенен, что за глаза обзывает Демеши дураком, а когда говорит с ним по телефону, надевает на лицо елейную улыбку и лебезит...
— Ну довольно! — дорвалась на крик мать.
Она чувствовала себя измученной, усталой, а сознание ее сверлила мысль: «Что же будет, если дети отдалятся от отца? Семья окончательно развалится. А у меня уже нет сил мирить и соединять всех, у меня даже нет сил, чтобы жить...»
У садовой калитки позвонили, Жока встала.
— Не сердись, я люблю тебя, — сказала она матери и выбежала в сад.
Варьяш принял Демеши с таким радушием, будто тот был по меньшей мере членом правительства.
— Заходи, дорогой Яношка, заходи, — говорил он, идя навстречу гостю. Он с чувством пожал Демеши руку и обнял его: — Ну, что скажешь о моей дочери? Правда, выросла? Не узнаешь ее? Прямо взрослая дама. Ну, пойдемте в дом... Когда ты ее видел в последний раз?
— Кажется, когда она была еще в пеленках, — ответил Демеши, и взгляд его потеплел. Потом он шутливо добавил: — Жаль, что я немолод.
Они вошли в кабинет Варьяша. Но что произошло там — об этом Жока не знает и по сей день.
Обо всем этом она и рассказала Эндре,
— Когда мы ехали домой, я пыталась дознаться, что же произошло в то пасхальное воскресенье, однако Демеши на все мои вопросы отвечал уклончиво.
— А мама ничего не говорила?
— Только то, что Демеши — ее лучший друг и что когда-то они были в очень хороших отношениях. Спрашивала я и у отца, но он отмалчивается. Ты сильно ударил Демеши?
— Сильно.
Они помолчали. По улице промчался мотоцикл и наделал столько шума, что стекла задрожали в окнах.
— Завтра же извинюсь перед ним.
Жока продолжала гладить плюшевого медвежонка.
— Ты знаешь, что Демеши осудили вместе с дядей Кальманом?
Эндре встал, устало потянулся:
— Я знаю только то, что появилось несколько его книг, но, к сожалению, ни одну из них не читал. Ну ладно, спи... — Он поцеловал сестру и вышел из комнаты.
Ковач сидел у радиоприемника, прислонившись спиной к кафельной печи. Забыв обо всем на свете, он слушал концерт для фортепьяно Моцарта, Он чувствовал, как приятная истома охватывает все тело, как волшебная музыка поднимает его и несет на своих легких крыльях куда-то вдаль. Вдруг в мелодию рояля вплелись какие-то посторонние звуки, они стремительно нарастали, заглушая музыку.
Ева резким движением выключила радиоприемник и раздраженно сказала:
— Я к вам обращаюсь, господин генерал. Надеюсь, вы все-таки соизволите ответить на мои вопросы.
Ковач недовольно взглянул на жену и подумал: «Опять она играет какую-то роль, опять играет... Стоит только кому-нибудь прийти, как она обязательно начинает выступать».
— Некогда слова сказать, что ли? — Ева нервно теребила край розового свитера, ее черные глаза метали в сторону мужа гневные молнии.
Ковач поправил очки и подавил короткий зевок.
— Так о чем ты спрашивала? — ответил он вопросом на вопрос, размышляя над тем, когда это она успела купить свитер.